Брайан Стэблфорд - Ангел боли

— Я могу вытащить это знание из твоего разума, — сказала богиня. — Все это сон, и он легко забудется.

— Конечно. Если ты не решаешься вырвать свой глаз, ты можешь с тем же успехом закрыть его повязкой. Если только твои друзья согласятся ослепить также Стерлинга и Харкендера… если бы ты только могла поверить, что они это сделают! Мы оба знаем, в чем заключается правда, и с сегодняшнего дня у меня будут предложения, которые следует выполнять ради нашей совместной выгоды. Теперь, когда мы смогли увидеть самих себя и понять, кто мы есть, я думаю, мы лучше понимаем, что мы можем сделать друг для друга. Давай забудем угрозы и просьбы, и будем относиться друг к другу как разумные существа.

Ничего не изменилось. Баст продолжала сидеть на огромном троне, глядя на него с высоты, но Дэвиду показалось, что её глаза уже горят не так ярко.

— Чего ты хочешь от меня? — спросила она низким и сильным голосом. — Твои дети уже проснулись в своих постелях, и их воспоминания о жизни в волчьем облике начинают исчезать из их сознаний. Твоя жена бодрствует и вполне здорова. Она только лишь, как обычно, тревожится о судьбе своих любимых. Ты был болен, заснул в постели и скоро проснешься. Никто не приходил в твой дом, вообще никто. Тебя не кусал оборотень, хотя тебя потрепало лихорадкой и ослабил принятый опий. Это был сон, видишь ли. Все это был сон во сне!

Мир снов — это лабиринт, вспомнил Дэвид, и мы никогда не можем быть уверены, что выбрались в настоящий мир или достигли сердца лабиринта.

— Ты более порядочна, чем обычно, — сказал он. — Что насчет Таллентайра и де Лэнси? Они покидали Париж?

— Они в Лондоне, но Таллентайр ещё не встречался с тобой. Де Лэнси оправляется от ран, полученных при кораблекрушении, но ему также пришлось принимать опий, и он лишился части воспоминаний. Он помнит крайне мало о том, что случилось в Египте много лет назад, и почти ничего о недавних событиях. Сомневаюсь, что его память восстановится.

— И Таллентайр здоров, несмотря на, что с ним сделал Зиофелон в Эдеме Гекаты?

— Абсолютно здоров, — сказала она. — Кошмарные обстоятельства его смерти не будут его беспокоить, потому что ему будет что вспомнить, кроме своей смерти, — если он вообще что-то запомнил. Но ты так и не сказал мне, чего ты хочешь для себя лично. Ты хочешь волшебным образом исцелиться? Или дерзко требуешь бессмертия?

— Я убежден, что это можно оставить на твое усмотрение, — просто сказал Дэвид. — Сама решай, в какой момент меня можно будет отбросить в сторону ради более умного сменщика. Со временем у меня появятся новые требования, но есть только одна вещь, о которой я прошу ради Корделии. Я хочу, чтобы она была защищена от наблюдения Харкендера.

— Как ты сможешь это проверить? — возразила она. — Не думай, что сделанное тобой будет когда-нибудь повторено вновь.

— Ради себя самой, — терпеливо сказал он, — ты должна защищать нас всех, так же как Зиофелон и хозяин Стерлинга будут заботиться о своих протеже.

— Это последнее желание?

— Не совсем. Мне кажется, если ты можешь это сделать, было бы мудро освободить оборотней от проклятья, которое заставляет их быть людьми чаще, чем они того хотят. Дай им право выбора. Не как подарок от меня, но из чистого благородства.

— Какое мне дело до оборотней? — спросила она.

— Тебе есть дело до Махалалеля. Если твой хрупкий союз с Зиофелоном и создателем Гекаты сохранится, то скрепит его только страх перед тем, что знает Махалалель. Будь предупредительна с волками и с Глиняным Человеком, просто потому, что они существуют, а ты не знаешь, почему. Если можешь помочь им, сделай это. Если нет, ты знаешь, что они есть и всегда были глазами и руками твоего опаснейшего врага.

Слова прозвучали, и наступила тишина, но Дэвид не расслабился, он как можно смелее смотрел в огромные кошачьи глаза, которые мерцали где-то так высоко над ним, почти невидимые в смутном свете.

Она ничего не обещала, но он и не ждал этого.

Она слушала, и он понимал, что она бы не снизошла даже до этого, если бы не чувствовала необходимость выслушать все, что он скажет. Он наклонился, чтобы отпустить кошку, которую все это время держал на руках, осторожно поглаживая. Затем он выпрямился. Некоторое время он не отрывал своего взгляда от её.

— Я вижу тебя, — сказал он очень тихо. — Я знаю тебя. Я один могу смотреть в твои глаза и знать, что стоит за обликом, который ты предпочитаешь мне показать. Ты не человек, я знаю, но ты думающая личность. Тебе одиноко без взгляда, который может рассмотреть тебя, и разума, который может иметь представление о тебе.

Она не ответила ему.

Она вообще ничего не сказала.

Но её молчание было не красноречивым, а скорее удрученным.

Сэр Эдвард Таллентайр пробудился ото сна полного тьмы и одиночества в Эдеме. Он лежал около пруда, но это был не тот пруд, в котором на него напала пиявка. Здесь было больше тени, потому что пруд был окружен пышными деревьями, усеянными сочными красными плодами; его питал крошечный водопад, мягкий звук его падения наполнял влажный воздух.

Сев, он понял, что все ещё обнажен, но ран на груди больше не было. Он прикоснулся пальцами к своему лбу и почувствовал, что он покрыт потом.

Только теперь он заметил женщину, наблюдающую за ним в тени ближайшего дерева. Некоторое время, несмотря на её необычное одеяние, он думал, что она может быть его дочерью, Корделией. Затем он увидел, что у неё другое лицо. Инстинктивно он подтянул ноги, чтобы прикрыться, смущенный своей наготой.

— В чем дело? — спросил Таллентайр более резко, чем намеревался. — Где я? Где Стерлинг и Адам Глинн?

— Ты в Эдеме, — ответила она.

— А вы, без сомнения, Ева, — сказал он раздраженно.

— Нет, — она словно поддразнивала его. — Тут есть Адам, но нет Евы.

Тем не менее, она сорвала один из плодов с ветки над головой и кинула ему. Он попытался поймать плод, но тот упал на землю. Таллентайр подобрал плод и подозрительно рассмотрел его, словно ожидая, что он будет с червоточинами. Плод был размером с кулак, но не очень тяжелым.

— Это не яд, — сказала ему женщина. — Напротив, плод обладает сладким и чистым вкусом.

Он откусил немного и понял, что она говорит правду.

— Я был ранен, — сказал он. — Или думал, что был. Но я уже раньше был в подобном месте, и я помню, как легко могут исцеляться здесь раны.

Она улыбнулась, но ему снова показалось, что она смеется над ним.

— Смерть ничего не стоит в Эдеме, — сказала она ему. — Раны здесь ничто, а боль — всё. Но ты теперь не испытываешь боли.

— Я не чувствую боли, — признал Таллентайр. Он снова откусил от плода и быстро съел его, затем снова поднял глаза.

— Он довольно сладок, — признал он. — Но я ничего не узнал. Я и раньше знал, что я обнажен.