Брайан Стэблфорд - Ангел боли

Его охватило безжалостное пламя, и он умер бы, если бы его не спас ангел, чьим преданным слугой он был и которому он все ещё был нужен. Ангел, бережно расходуя собственную магическую силу, искусно использовал пламя, чтобы закалить человека, превратив его в свой прекрасный инструмент.

Вначале человек не понимал, что с ним сделали, и ненавидел воображаемую несправедливость своей судьбы: но со временем он смирился со своим положением. Он понял: то, что он принимал за Ад, было скорее Чистилищем, и он — всегда считавший себя проклятым — имеет законное право вступить на тропу спасения.

До тех пор, как он прошел сквозь пламя и был очищен от всех чувств, он не знал, что значит чувствовать на самом деле.

До тех пор, как он прошел сквозь пламя и был ослеплен его светом, он не знал, что значит видеть на самом деле.

До тех пор, как он прошел сквозь пламя и был уничтожен его жаром, он не знал, что значит быть на самом деле.

Долгое время спустя после пожара Джейкоб Харкендер не чувствовал боли. Нервные окончания под поверхностью его кожи были выжжены, так что его нервы не воспринимали внешних стимулов.

В этот период он удалился от мира больше, чем в любом сне и трансе, которые ему случалось пережить, когда он с трудом уходил от диктатуры реальности. Тогда он понял неопровержимую истину слов Беркли: материя есть отвлеченная идея; если идеи нет, то нет и материи.

На свой извращенный лад этому человеку посчастливилось ускользнуть на время от мира, и он вкусил свободу. Ненадолго он стал подобен Богу — один в самом себе, вне Творения.

Но так же, как Бог, в которого с идиотским упорством верил его отец, Харкендер со временем обнаружил, что не может больше переносить пустоту уединения. И так же, как в свое время пришлось Богу, он выкрикнул в конце концов: «Да будет свет!»

И был свет, когда он потребовал этого: свет и жизнь, и все бесформенные образы зарождающегося мира. И в величественном взрыве света, который был просто следствием возвращения чувствительности его телу и мозгу, он узрел Бесконечность.

Сожженные нервные окончания в конце концов начали отрастать снова во внутренних слоях плоти Харкендера. Рецепторы восстанавливались на своих местах, открываясь обновленным чувствам, и обнаженные отверстия заполнились переполняющим водопадом всевозможного чувственного опыта. И был свет, и был звук, и было тепло, и было давление; было смущающее сочетание кислоты-сладости-горечи на языке, ноздри ощущали сладковатый сплав запахов разложения и гниения.

И сверх всего этого была боль.

Свет, сиявший в сознании человека, происходил не извне. Его глаза, выжженные огнем и вытекшие от жара, никогда больше не увидят, если только какое-то милосердное волшебство не развернет вспять поток времени. Но внутренний взор его души, который он так долго и старательно развивал, чтобы рассмотреть миры за пределом мира и уловить оттенки ощущений, которые не воспринимало обычное человечье стадо, теперь получил невообразимый ранее кругозор.

В этом первом потоке света он увидел яркую вспышку созидательной энергии, с которой начался мир, и огромное облако взорвавшихся звезд, и все обитаемые миры, которым дали жизнь звезды.

На лике звездного моря он прочел черты восхитительнейшего из всех созданий света — жестокого и прекрасного Ангела Боли; а она увидела его. Она хлестала и рвала его изо всех сил, и исторгла из его уст все крики, на которые способны были его обожженные легкие.

Она не была реальна. Она была лишь иллюзией, которую он вызвал, чтобы придать форму своим ощущениям; но как он мог научиться видеть и её и узнать её?

Сделал бы так на его месте любой другой?

Раньше Харкендер считал, что уже пришел к соглашению с Ангелом Боли и сделал её своей покорной любовницей. Он верил в бесславной тщете, что уже отстрадал, договорился со своим страданием и повернул его себе на пользу. Теперь он понял, каким глупцом всегда был. Его первые осторожные попытки заигрывать с Ангелом Боли привели его к другому, более реальному ангелу, который снизошел до обладания им; но это был просто легкий флирт по сравнению с насилием, которое он переживал теперь.

Теперь он подошел к границам боли, которую способна выдержать человеческая душа, теперь он подошел к границам боли, которую способно перенести человеческое тело.

Вначале он думал, что не сможет это вынести, но скоро обнаружил, что должен — тогда он и подумал, что, должно быть, находится в Аду, приговоренный к вечным мукам.

Как бы то ни было, со временем он приспособился к этому состоянию.

Боль не отпускала его, пытка не прекращалась, но они стали обстоятельствами его существования, и он научился сосуществовать с ними. Он узнал, что, каким бы яростным ни было объятие Ангела Боли, его можно выдержать. Он был так силен и так смел, что даже не опустился до ненависти к ней. Даже в глубине своего отчаяния он отказывался совершенно падать духом, даже на вершине агонии его привлекал яркий свет этого видения.

В своем прежнем невежестве Харкендер полагал, что в нем было посеяно достаточно семян боли, чтобы нынче собирать урожай. Он верил, что знает, как достигнуть вершин видения и видеть так, как видят сами боги. После пожара он понял, что заблуждался. Пока сожженные слои плоти восстанавливались один за другим, он понял, насколько ему недоставало воображения, чтобы рассмотреть поляны Рая, каверны Ада и — свыше всего этого — свет Истины.

Некоторое время свет его внутреннего видения был ослепляющим, он не являл ему почти ничего, кроме восторженного лика Ангела Боли. Но со временем, он приспособил свое видение к этой яркости и начал видеть более четко. Затем он начал понимать, почему его мучитель спас его от огня. Он начал понимать, что требовал его господин от его обостренного внутреннего зрения.

Пламя и то, что оно с ним сделало, было, как знал Харкендер, своего рода наказанием за грех гордыни. Он посмел льстить падшему ангелу, посмел предложить ангелу свои глаза и свой ум и свое с трудом добытое понимание мира, и эти дары оказались негодны. Он проиграл, он предал оказанное ему доверие, которое он так искренне вымаливал, ради которого он радостно пожертвовал собой. И было вполне справедливо, что ангел предпочел наказать его, подарив жестокому Ангелу Боли, которая следила за ним и владела им в его срок пребывания в Чистилище.

Но срок в Чистилище был не только наказанием. Это было также и прощение, так как он предлагал ему образование, которого мало кто из людей удостаивался. Ангел, решивший использовать его и властвовать над ним, предпочел простить его ошибки и промахи и требовал исправления, а не мести. Он избрал, проведя свое орудие сквозь огонь, закалить его, а не только наказать. Он решил исправить его так, чтобы он стал со временем лучшим и более заслуживающим доверия инструментом. Он предпочел обучить его как следует тому, чему он плохо выучился методом проб и ошибок. Он отправил его в любящие объятия Ангела Боли, чтобы пытка сделала его лучше.