Брайан Стэблфорд - Ангел боли

Конечно, Стерлинг этому не поверил, такой человек бы и не смог поверить, — но он увидел, что предположение легко проверить, и он знал, как серьезно изменится его работа, если ему удастся доставить бессмертную плоть в свою лабораторию.

И тогда Джейсон Стерлинг и Люк Кэптхорн вместе с Ричардом Марвином извлекли из могилы человека, которого, по утверждению «Истинной истории», ангел по имени Махалалель вылепил из глины много тысяч лет назад.

Харкендер наблюдал за их работой глазами Люка Кэптхорна и видел, что произошло, когда Остен попытался их остановить. Он гораздо лучше, чем Люк, понимал, что могло означать нападение летучих мышей — и сначала, как и Люк, решил, что мыши были посланы ангелом, которого Люк называл Сатаной, а он Зиофелоном.

Харкендер, естественно, подумал, что Зиофелон восстановил его тело, чтобы тот мог помочь Стерлингу в его исследованиях. Совпадение во времени, казалось, подтверждало его предположение, и он мог ясно видеть, четко слышать и полностью контролировать свои действия. Пока Стерлинг и Люк перевозили тело Глиняного Человека в Ричмонд, Харкендер готовился впервые покинуть больницу. Он снял в аренду дом около Ботанического сада в Кью, в трех милях от дома Стерлинга, и начал нанимать прислугу. Он ещё не полностью восстановил своё здоровье: когда он смотрел в зеркало, то с трудом узнавал себя, и в собственных глазах выглядел так же уродливо и гротескно, как Геката. Его кожа была неестественно бледной и плотно облегала кости, но ему хватало сил, чтобы стоять и ходить — мучительно, но эффективно.

Врачи делали все, что возможно, чтобы помочь ему, желая избавиться от него как можно скорее, а он так же сильно желал покинуть их. Они делали вид, что его выздоровление их более не удивляет — они, дескать, всегда верили в такую возможность; а он притворялся, что верит им. Они с энтузиазмом, в котором сквозила неуверенность, рассуждали о его возвращении к нормальной жизни, он же постоянно сдерживал искушение испугать их тем, насколько ненормальной была и навсегда останется его жизнь.

Хотя он бодрствовал теперь по восемь-десять часов в сутки, но все же спал гораздо дольше, чем обычные люди, и нерегулярно. Наблюдатели никуда не исчезли, и ему приходилось находить время для своих видений. Никто не считал это необычным, всем было ясно, кто каким бы здравым ни был его разум, его тело всегда будет носить ужасные следы случившегося несчастья.

Когда он лег спать после полудня того дня, который последовал за эксгумацией Адама Глинна, он уже знал, что это будет его последний сон в кровати, которую он занимал более двадцати лет. Новый кэб должен был приехать за ним этим вечером.

Даже если бы он не организовал эти приготовления, ему пришлось бы уехать. То, что он видел, закрыв глаза и погружаясь в привычный транс, обновляло все ещё раздражавшую его душу боль, делая ясным, почему хозяин соблаговолил подарить ему обычную глину, которую люди называют плотью.

Сначала он думал, что сны, которые он видит, его собственные. Они были такими странными, что он всегда удивлялся, не были ли они теми разнообразными и ненадежными снами, которые составляли бессмысленную компанию людям, оказавшимся в руках Морфея. Он много лет не видел этих случайных снов, но находил вероятным, что ему может быть возвращена эта привилегия, также как и привилегии слуха и зрения.

Он медленно осознавал, что видит теперь иными глазами и разделяет сны иного разума.

Это был сон Мерси Муррелл, и несмотря на то, что у неё не было ни капли провидческой силы, снилось ей что-то более ценное, чем случайный набор впечатлений праздного спящего ума.

Мерси Муррелл снилось, что она была Евой в Эдемском саду.

Ей снилось счастье совершенной невинности, которое досталось Еве по праву рождения, и которое она ощущала с поразительной ясностью.

Она лежала навзничь в траве, в тени, отбрасываемой ветвями большого дерева. Еву заполнило ощущение, охватившее весь спектр радости и душевного подъема: прохлада земли, на которой она лежала, тепло света, проникающего между листьями, чтобы окутать её нагое тело; мягкость тени, заботливо пропускающей свет; волнующая чистота воздуха, который она вдыхала своими легкими. И сверх всего этого — роскошное ощущение живого тела с бьющимся сердцем, которое никогда не знало боли.

Сила счастливых ощущений пугала. Этот род восторга не имел ничего общего с неземной утонченностью и расслабляющей интеллектуальностью, которые Харкендер всегда связывал с идей Рая. Этот Рай был более животным и физическим, чем его Рай — асексуальный, но все же связанный с обладанием плотью. Мерси Муррелл явно никогда не смогла бы мечтать о таком экстазе без особого рода вдохновения.

Ева продолжала лежать на спине, затерявшись в тайном удовольствии смакования своих ощущений, когда ей явился змей.

Змей был крайне странным существом, которое передвигалось с помощью темных как ночь крыльев, и совершенно не походил на змею. Харкендер вспомнил, что по Писанию лишь после грехопадения Бог обвинил змея в соблазнении человека и приговорил пресмыкаться и жрать пыль. Здесь и сейчас, еще до грехопадения, змей носил гордый драгоценный цветной окрас на своем привлекательном теле, и его лицо было необыкновенно красивым.

Ева, невинная, посмотрела в лицо змею и улыбнулась. Она любила красоту и безоговорочно ей доверяла. Она не представляла себе обман, ничего, что могло бы быть не тем, чем оно казалось. Она знала без тени сомнения, что змей хотел ей только добра, хотел лишь сделать её жизнь ещё более приятной.

Но Харкендер глазами Евы мог видеть, что лицо змея было ему более чем знакомо.

Это было лицо Ангела Боли.

Затем он услышал с тягостным и скверным предчувствием, что змей сказал Еве голосом, наполнившим её сознание радостью:

— В этом саду есть плод, который ты не пробовала, он так же вкусен, как остальные, но не доступен. Пока ты не попробуешь его, ты не узнаешь всей радости, которую может испытать тело. Пока ты не съела его и не соединила его плоть со своей, ты не полна. Твое сердце желает вкусить его с каждым голодным ударом, потому что оно знает, что утолит голод.

Ева, которой никогда ничего не запрещали и которая не поняла бы угрозы смертью, если бы кто-то её применил, ответила так, как могла:

— Прекрасный змей с крыльями, темными как ночь, скажи, как мой возлюбленный Адам, человек из глины, называет этот незнакомый плод?

Величественный змей, сиявший отраженным светом, ответил:

— Этому плоду он не дал имени, но я называю его ЗНАНИЕ и считаю лучшим и первым из мириадов удовольствий. Я не могу больше один наслаждаться его вкусом, когда в мире остались существа, не распробовавшие это несравнимое наслаждение. Вкуси его, я прошу тебя, возлюбленная Ева!