Виталий Сертаков - Дети сумерек

— Ни фига, тема не раскрыта! — затявкал, облизываясь, Киса.

Клавдия почувствовала его шершавые мерзкие пальцы у себя между ног. Она кричала до тех пор, пока в рот ей плотно не забили тряпку, а потом она почувствовала, что ниже пояса совсем голая. Она открыла глаза, увидела близко высунутый от напряжения язык головастого Кисы, его диатезные кисти, затягивающие на её горле ремень. Она попыталась промычать, что ей не хватает воздуха, что можно так не тянуть…

За спиной Кисы на разорванном диване Клавдия увидела рыжую девочку. Та сидела на коленях у Дима Росси, одной рукой прижимала к уху телефон, а другой шуровала у парня в штанах. А потом сверху, расстёгивая ширинку, надвинулся жуткий Илинеску, и Клавдия стремительно понеслась в колодец, кишащий чёрными гладкими хлопьями.

Больно ей уже не было.

— Но, мама, я любила его честно, целых четыре года!…

— Нельзя любить честно по календарю!

— Можно, мама. Если он ничего не делает, чтобы я любила его дальше. У него было полно времени, чтобы изменить своё отношение…

— Радость моя, вслушайся, что ты несёшь! — мама, как всегда, пребывая в волнении, начала захлёбываться. — Да что же он такое должен сотворить? Разве недостаточно, что у вас тёплые отношения, взаимное доверие…

— Мама, ты хочешь, чтобы я повесилась от скуки?

— Тоже мне, мадам Бовари — крякнула трубка — Доченька, он предан тебе, это редкость!

— С таким же успехом я могла бы завести преданную таксу.

— Рокси, это похоже на военный ультиматум! Не каждому дано сдвинуть горы в науке.

— Ничего подобного. Леонид ничуть не глупее других. У него по шкафам можно набрать материала на три диссертации. Он застрял по собственной воле. Ему нравится тащиться в хвосте. Он закуклился в своей дурацкой гимназии.

Рокси старалась общаться тихо и монотонно, чтобы не слишком увлечь своей беседой лаборантов, трудившихся за стенкой её кабинета.

— Мама, у меня иногда такое впечатление, что я живу с заводным цыплёнком. Помнишь, в детстве я играла с таким жёлтеньким пластмассовым цыплёночком? Крутишь ключик — и он носится по столу, клюёт, а потом пружина расслабляется, и птичка скачет всё медленнее. Потом он вообще замирает, словно ждёт, чтобы его кто-то подтолкнул. Я подталкиваю — цыплёнок скачет, но точно на последнем издыхании. Потому что ему надоедает. У него был хороший завод вначале, мама. А потом твой замечательный зятёк пригрелся, он привык, что до меня расстояние теперь — не дальше вытянутой руки. Он привык, что можно год за годом кататься в одном и том же автобусе, заворачивать с собой пару яблок и бутерброд, повторять ту же самую программу. Мамочка, знаешь, когда я поняла, что всё рушится? Мне стало страшно, когда у него шутки пошли по третьему кругу. Не по второму, а уже по третьему, вместе с его задачниками и контрольными.

— Рокси, но ты сама уговаривала Леонида, чтобы он не упустил шанс, чтобы хватался за это место, в гимназии…

— Мама, ты права. Вот он и схватился. Намертво, словно за воротами его гимназии пустыня Калахари. Разве ты не учила меня, что уважения достойны лишь идущие вперёд? Он зарыл себя в песок и тянет меня зарыться с ним за компанию. Мы превращаемся в двух сонных черепах. Он уже ревнует меня к поездкам, к семинарам, к будущей командировке. Он повторяет одни и те же признания, одни и те же шутки, что четыре года назад. Он застрял в этом «дне сурка» и жутко раздражается, когда что-то происходит вне сценария…

Рокси перебирала в пальцах телефонный провод, одновременно силясь разобрать, что происходит за окнами института, во дворе. С высоты шестнадцатого этажа, сквозь мутные переливы мороси она различала необычное оживление транспортных средств. Светили фары, кажется, фургон реанимации и красная пожарная машина с проблесковыми маячками. Только пожара до полного счастья не хватает, заметила про себя Рокси.

— Мама, он не желает сдвинуться с места. И знаешь, что я тебе скажу? Только не кричи, пожалуйста, ты всегда начинаешь на меня кричать… Леонид меня когда-нибудь убьёт, я это чувствую…

— Чушь, какая чушь! Откуда ты… — И тут же резко, сменив интонацию:

— Рокси, он тебе угрожал?

— Нет, ещё чего не хватало, — фыркнула дочь. — Но я в нём это чувствую, понимаешь, мама? Я слышу, как в нём накапливается злоба. Он недоволен моими поездками, моими поздними заседаниями.

Он прав, мама, и не надо меня перебивать! Леонид всегда и во всём прав, с точки зрения семейного канона. Он не получает ухода, уюта и женского обожания. В результате он копит злобу, отворачивается от меня, специально уходит, когда я говорю о своей работе. Он злится, и вечно так продолжаться не может. Он накапливает злобу, как котёл под давлением, таковы все тихони, мамочка. Он накапливает пары, а сбрасывать избыток ему некуда. Леонид слишком… слишком правилен. Он источает злобу, буквально сочится ею, если меня зовут к телефону, если мне приходится засиживаться в Интернете. Я не желаю в этой злобе дальше существовать…

Она перегнулась через стол вместе с телефоном, ещё раз пытаясь разглядеть, что же там происходит, внизу, на чахлых, залитых дождями клумбах. Были видны крошечные человеческие фигурки, мечущиеся в разных направлениях, как минимум две машины с красными крестами, но дым ниоткуда не валил, и пожарники не суетились.

— Доченька, а может, быть… может, ты не ладишь с его дочерью?

— Мама, дело не в этом. С Лолой у меня всё в порядке.

— Бог мой! Это… это ненормально, Рокси… — у мамы как всегда не находилось разумных слов. У мамы находились умные слова для кого угодно, кроме родной дочери. — Рокси, так нельзя, любить четыре года, а потом выключить свои чувства!

— Я не выключала… — Рокси прикрыла глаза, мысленно представив, как восемь овечек, одна за другой, неторопливо протискиваются в узкую калитку. Обычно подобный трюк ей помогал, но не сегодня. Кажется, сегодня были взвинчены все. И мама срывалась на крик, и подчинённые в её отделе огрызались, и даже утром, в метро, Рокси стала свидетелем нескольких ссор, на грани потасовок. Если бы её мозги не занимало расставание с Гризли, Рокси заметила бы много больше…

— Это возмутительно! Тебе уже не двадцать, ты ведь не можешь так бесконечно… Так может случиться самое страшное…

Рокси поморщилась, отодвинув от уха шкворчащую телефонную трубку. С некоторых пор у мамы появилась идиотская привычка — многозначительно обрывать фразы на полуслове. Или это не привычка, а подступающий склероз?

— Что «самое страшное», мама? — передразнила Рокси. — Я останусь одна, это ты хотела сказать? Ты хотела сказать, что мне уже далеко за тридцать, что я не красавица, что я веду себя мужиковато, что моя чёртова работа важнее слюнявчиков и носочков, которые ты копишь и тайно складируешь в чемодане?! Да, мамочка, моя чёртова работа важнее. Но не потому, что я не хочу ребёнка. И мои чувства не имеют никакого отношения…