Виталий Гладкий - Окаянный талант

Картина была абсолютно патриархальной.

– Тпр-ру!

Желтопуз остановился возле коновязи – почерневшего от времени столба высотой около метра с вбитой в него металлической скобой. Что это именно коновязь, можно было понять по лошадиному помету и остаткам свежескошенной травы в яслях.

– Вот здеси мы и будем квартировать, – сказал Беляй, указывая на избу с коновязью. – Тута мы и живем.

Олег посмотрел на избу – и у него глаза от удивления полезли на лоб. Казалось, что она сошла с исторических картин про Древнюю Русь. От ее архитектуры просто веяло ветхозаветной стариной.

Мало того, посреди деревеньки стоял самый настоящий языческий идол, представляющий собой толстый окоренный столб, вкопанный в землю и обложенный для устойчивости булыжниками, в верхней части которого было грубо вырезано человеческое лицо.

Под столбом лежал большой плоский камень с углублением посредине, и Олег невольно подумал, что это, похоже, языческий алтарь, на котором совершаются жертвоприношения.

Заметив удивление Олега, «леший» с почтением сказал, кивнув в сторону идола:

– Дедко…

Олега так и подмывало удариться в расспросы, но он сдержал этот порыв. Художник знал, что последние десять – пятнадцать лет в российской глубинке начали организовываться общины язычников; скорее всего, от безысходности и скудности жизни, а также от предчувствия страшных потрясений, возможно даже конца света.

Эти люди не были сектантами. Они всего лишь пытались вернуться к истокам, чтобы жить простой небогатой жизнью, довольствуясь малым, в согласии с природой и своим внутренним миром, и достойно умереть – как подобает человеку, а не греховному стяжателю, бездушному цинику без рода-племени, взлелеянному так называемой цивилизацией.

Высокое крыльцо было резным, теремного типа, и Олег с каким-то странным наслаждением погладил тщательно отполированные завитушки. Ему вдруг показалось, что он не в гостях, а возвратился домой. Это чувство не оставило его даже тогда, когда Беляй завел Олега в горницу.

Художнику не раз приходилось квартировать в сельских домах. Изба Беляя была и похожа на деревенскую, и в то же время отличалась; хотя бы тем, что под потолком не висела электрическая лампочка.

Но на этом отличия не заканчивались. Во-первых, в «красном» углу Олег не увидел икон, которые после краха коммунистической идеи вернулись на прежнее место, во-вторых, на полу лежал не фабричный ковер, а полосатые домотканые дорожки, и в-третьих, в горнице находилась самая настоящая русская печь с просторной загнеткой, обложенная явно не современными изразцами.

На стене висели ходики с кукушкой, которые тикали чересчур медленно, как показалось Олегу. А над полатями был прибит коврик с вечными сюжетом: лебеди, пруд как блюдце и тоскующая дама на скамейке, которая уже много лет решает очень важную житейскую проблему – утопиться от неразделенной любви сразу или все же повременить (вдруг найдется какой-нибудь бравый гусар, способный исцелить ее страдающую душу, а заодно и пышное тело).

– Располагайся… тама, – сказал «леший», указав на низкую дверь слева от входа.

Пригнувшись, чтобы не стукнуться лбом, Олег зашел в миниатюрную комнатку с одним оконцем. Ее меблировка была воистину спартанской: стол, скамейка и полати. Но дух в спаленке стоял потрясающий – пряный, ароматный, будто в нее втащили стог сена. Его источник Олег углядел, когда глаза привыкли к полумраку – одна из стен была увешана связками сухих трав.

– Не помешают? – спросил Беляй, указав на травы.

– Нет, нет! Скорее, наоборот… очень даже приятно.

– Хе-хе… Под травками лучше спится. Проверено. Счас постелю принесу…

И Беляй вышел из комнаты.

Олег поставил свои вещи в угол и полез во внутренний карман куртки за портмоне – чтобы дать хозяину задаток. По дороге художник снова завел разговор об оплате за проживание, но Беляй решительно отмахнулся: «Разве в деньгах дело? Был бы человек хороший…»

Карман был закрыт на «молнию». Она немного заедала, поэтому Олег открывал ее осторожно, буквально по миллиметру.

Засунув наконец руку в карман, Олег обомлел – портмоне с деньгами и документами исчезло! Не веря своим ощущениям, художник снял куртку и посмотрел на нее с изнанки. Посмотрел – и сел на скамью, потому что ноги не держали.

Подкладка в районе кармана была разрезана каким-то очень острым инструментом. Похоже, здесь поработал весьма квалифицированный вор-карманник. И Олег тут же вспомнил круглолицего малого с дрянными усишками, которые казались приклеенными к его блудливой физиономии.

Экая сволочь! Скорее всего, вор взрезал карман и умыкнул портмоне, когда «помогал» Олегу забраться в вагон электрички. Вот гад! Ворюга проклятый! Убивать таких мало!

Переполненный мстительными чувствами, Олег швырнул куртку, словно она была в чем-то виновата, на пол. Ему даже захотелось потоптаться по ней ногами.

Немного остыв, Олег открыл этюдник. Он был запасливым человеком, несмотря на свою свободную и где-то даже легкомысленную профессию.

В этюднике, под куском тонкой холстины, лежал изрядно пожелтевший конверт из плотного картона, герметично запаянный в полиэтилен. В нем хранился НЗ художника – сто долларов десятками; к нему он не прикасался никогда, даже в самые голодные дни. А также членский билет Союза художников с его фотографией и соответствующими подписями и печатью.

Так что по части удостоверения личности у Олега все было в порядке.

Но касаемо денег… Художник очень сомневался, что такого скудного количества американской «зелени» будет достаточно, чтобы прожить и прокормиться пусть даже в этой деревенской глуши хотя бы месяц.

Да, это была проблема…

– Вот… – Беляй бросил на полати медвежью шкуру. – Энто твоя постеля.

– Круто, – хмуро сказал Олег.

– Э-эй, ты чего? Не нравитси? – обеспокоился Беляй, сразу подметив, как изменилось настроение его будущего квартиранта. – Что ты, мил человек! На шкуре «хозяина» самый сон. Его осенью на рогатину посадили, когда он в берлогу намеревался залечь. Не шерсть, а пух, густой и мягкий. Будешь почивать как у мамки за пазухой.

– Нет, по этой части все нормально.

– Тогда, что же так тебя встревожило?

– Деньги у меня украли. Остались копейки.

– Всего-то? – Беляй рассмеялся. – Хе-хе… Эка беда. Поживешь в долг. Как-нибудь потом отдашь. Я, можа, всю свою жизнь мечтал познакомитьси с настоящим художником. А места у нас тут красивые, сам бы намалевал, да руки не из того места выросли.

– Но ведь еще и кормиться нужно.

– Ну, харчишек мы добудем, на энтот счет не сумлевайся, – уверенно заявил Беляй. – У меня есть мешок муки в заначке, мед – намедни две борти откачал, крупица… проживем.