Виталий Гладкий - Окаянный талант

Пикник удался на славу.

Только выехав на трассу, они вдруг дружно вспомнили, что так и не поинтересовались, как зовут старика, и не спросили его, что он вообще делает среди леса.

А еще Олег и Маргарита со стыдом признались самим себе, что они не представились гостеприимному отшельнику, как того требуют элементарные правила этикета. У них даже мысль такая не мелькнула в головах.

Олег поехал на рынок, чтобы купить овощей и фруктов.

Это можно было сделать и в ближайшем супермаркете, но художнику не нравилась казенная стройность прилавков и полок фруктово-овощного отдела, пусть и расцвеченная разнообразной красочной палитрой зарубежной растительной экзотики.

Он любил базар.

Эту любовь привил ему дед. Притом совершенно случайно. Как-то он взял Олега в поездку по Средней Азии, и в Самарканде повел его на базарную площадь. Это было зрелище…

Сначала Олега поразило волнующееся людское море в яркой разноцветной одежде. Затем торговцы и продавцы, которые, торгуясь, орали так, будто хотели докричаться до пригородных кишлаков. А потом обоняние Олега было потрясено гаммой разнообразных, удивительно вкусных и ароматных запахов.

Когда же он, наконец, зашел вглубь торговых рядов, то не мог оторвать глаз от рукотворной радуги, разложенной прямо на земле и по прилавкам. Разнообразные фрукты и овощи так и просились на живописный холст.

Остаток зимы и весну он работал как одержимый. У них с Маргаритой появилась цель – съездить в отпуск куда-нибудь за границу, желательно туда, где много экзотики. Марго, например, настаивала на бунгало и небольшом островке, чтобы они там были одни, а кругом лишь море или океан.

Заказов становилось все больше и больше; в том числе и портретных, от Карла Францевича. Он редко появлялся на глаза, они общались в основном по телефону, что Олега вполне устраивало.

Художник начал его бояться. Эта боязнь не имела под собой никаких конкретных оснований, и тем не менее, в присутствии иностранца Олег чувствовал себя очень неуютно.

Когда Карл Францевич приходил в мастерскую, у художника создавалось впечатление, что помещение мгновенно превращалось в морозильную камеру, таким потусторонним холодом веяло от мрачной фигуры немца, по-прежнему одевавшегося во все черное…

Рынок назывался «Чебурашка». Почему его так назвали, история умалчивает. Возможно, он получил свое наименование благодаря двум автостоянкам по бокам рынка, которые на плане и впрямь напоминали ушастую голову мультипликационного любимца детворы.

Олег потому благоволил к «Чебурашке», хотя к нему и ехать было далековато, что на нем торговали в основном крестьяне из близлежащих сел, тогда как другие рынки были во власти перекупщиков, сильно вздувающих цены.

Продукты из крестьянских подворий всегда были свежими, фрукты, что называется, яблочко к яблочку, а обстановка была теплой и дружественной, располагающей к философскому созерцанию и обстоятельной неторопливости.

Неторопливо продвигаясь вдоль многочисленных прилавков и лотков, Олег вдруг резко остановился. Его внимание привлек низенький старичок, который как раз покупал пучок зеленого лука и укроп.

Не может быть! – мысленно воскликнул Олег. Он смотрел и не верил своим глазам: это был всемирно известный архитектор Сухов-Мезецкий; по его чертежам было построено несколько зданий даже в Париже. Мало того, он увлекался, притом успешно, еще и астрономией, и его космогоническая гипотеза считалась весьма правдоподобной и обстоятельной.

Сухов-Мезецкий был хорошо знаком с дедом Олега. Можно даже сказать, что они дружили. По крайней мере, закадычными приятелями точно были. Архитектор нередко гостил у Радловых и когда Олег был маленьким, играл с ним в разные увлекательные игры.

Особенно запомнился Олегу подаренный Суховым-Мезецким большой заграничный конструктор – набор разнообразных строительных элементов, из которых старый архитектор на глазах мальчика творил чудеса, строя красивые замки и другие сооружения диковинного вида.

Потом, гораздо позже, когда Олег подрос и пошел учиться в художественный институт, дед рассказал весьма занимательную историю жизни Сухова-Мезецкого. К тому времени архитектор уехал за рубеж, где жили дети его близких родственников, эмигрировавших из России во время революции.

В свое время Сухов-Мезецкий влюбился во взбалмошную барышню. Притом влюбился так, как могут влюбляться лишь тонкие и легко ранимые творческие натуры.

Однако, ветреная особа предпочла выйти замуж не за потомственного дворянина и будущего гения архитектуры, а за героя гражданской войны, который носил романтическую потертую кожанку с привинченным к ней большевистским орденом – уж неизвестно, за какие заслуги.

К слову, спустя десять или двенадцать лет геройский комбриг был замордован в подвалах Лубянки, а бывшая возлюбленная Сухова-Мезецкого сгинула где-то в Колымских лагерях.

Но с той поры архитектор напрочь выбросил женщин не только из головы, но и своей жизни. Он никогда больше даже не пытался жениться, и жил в частном доме вместе со старшей сестрой, которая заменяла ему мать, и которую бросил муж, потому что она была бесплодной.

«Это же сколько ему стукнуло лет?! – мельком подумал Олег, догоняя старого архитектора, который, несмотря на свой немалые годы, шагал достаточно бодро, правда, мелкими шажками. – Никак не меньше сотни. Да-а, нам столько не прожить…»

– Леонид Константинович! – окликнул он старика, который уже направился к выходу из рынка. – Одну минуту!

Старик обернулся и с удивлением воззрился на Олега. Похоже, он не узнал молодого человека. Что, впрочем, и не мудрено – последний раз они виделись лет двадцать назад.

– Не узнаете? – Олег подошел вплотную.

– Извините – увы… – Старик вежливо улыбнулся.

– Я Радлов, Олег. Вы дружили с моим дедушкой. Он был художником.

– Батеньки! Олежка! Экий большой ты вымахал! Как верста коломенская. Вот теперь узнаю. Да, Радловых трудно с кем-либо спутать. Иди сюда, голубчик, дай я тебя расцелую…

Они обнялись. Когда старик разжал объятия, его глаза подозрительно заблестели. Он достал носовой платок и промокнул сентиментальную слезу.

– Как я рад, мальчик, что мы встретились. Будто вернулся в свою молодость. И я когда-то был таким гусаром, как ты. Ах, годы, годы…

– Вы приехали кого-то навестить?

– Нет, голубчик, я вернулся, чтобы умереть на родной земле. Хочу лежать рядом со своими родными и близкими. Никакая манна небесная на чужбине, сколь угодно сытная и сладкая, не заменит краюху душистого черного хлеба, испеченного на капустном листе в русской печи.

– Не могу с вами не согласиться.