Люциус Шепард - Золотая кровь

– Не пройдет, мой господин, – сказал Бехайм. – Право, не пройдет.

По лицу Агенора пробежала вереница чувств – вызов, ярость, печаль.

– Да, – наконец почти неслышно сказал он. – Наверное, не пройдет.

От ветра высокая трава на лугу заструилась, пошла волнистыми полосами, зашумела, как будто тяжко вздыхая.

Скорбно усмехнувшись, Агенор поднял глаза к солнцу, махнул рукой в его сторону.

– Скажи-ка мне, Мишель, – беззаботно сказал он, – как ты думаешь, сможем мы выносить это ежедневно? Стоит ли это всех наших усилий?

Бехайм не ответил.

Агенор непроизвольно сглотнул, двинув кадыком.

– Кажется, я получил то, чего хотел. Не знаю, правда, действительно ли я этого хотел.

Бехайм не понял, что он имеет в виду, но ему не хотелось выяснять. На него нахлынул целый шквал чувств, ежесекундно сменявших друг друга: привычной привязанности и преданности, потом гнева и негодования, вызванных предательством Агенора.

– Господин, прошу вас проследовать со мной обратно в замок.

– В замок… – Агенор сорвал с себя шляпу, провел рукой по густым белым волосам. – Н-да. Боюсь, не смогу. Я хотел бы. И, в общем, даже собирался. Но вот не могу. – Он поднял взгляд на Бехайма. – Я ведь задавал себе вопрос, не ловушка ли это. И, как дурак, решил, что нет.

– Мой господин, если вы сейчас не вернетесь со мной, то непременно умрете.

– От твоих рук? – высокомерно спросил старик. – Не думаю.

– Господин, я разбавил препарат Фелипе и не могу ручаться, что через несколько минут вы не погибнете.

Вся суровость и твердость мигом сошли с лица Агенора, – казалось, черты его сейчас растворятся, растают, как нагретый воск, сползут вниз и растекутся лужицей. Но он взял себя в руки.

– Ложь.

– Прошу прощения, господин, но что мне проку лгать вам? Мне не было известно, кто убийца. Я хотел защитить себя. Разбавить снадобье было единственным средством защиты от врагов, которые сильнее меня. – Бехайм сделал шаг вперед, ему вдруг захотелось – несмотря ни на что – спасти старика. – Время уходит, мой господин. Я не желал бы стать свидетелем вашей смерти в бесчестии.

– Ах, но именно смерти я и искал! И совсем не позорной будет она.

К ужасу Бехайма, Агенор, казалось, легкомысленно радовался тому, что его могут принести в жертву. Он снова взглянул на солнце.

– Если ты на самом деле говоришь мне правду и если ты при этом знал, что делаешь, когда разбавлял зелье, – в чем я сомневаюсь, – то я все-таки не думаю, что ты когда-нибудь поймешь всю иронию этого момента.

– Тогда объясните мне, господин, если вам это угодно. Но только быстрее, я вас предупреждаю.

– Да, наверное, следует объяснить. Пусть хотя бы для того, чтобы дать тебе возможность подтвердить мой безрассудный поступок.

Агенор на шаг подвинулся в сторону Бехайма и сделал это как-то украдкой, насторожив его.

– Видишь ли, друг мой, в последнее время меня беспокоило какое-то, как бы это сказать, какое-то недомогание. С головой что-то неладное. Рассеянность мыслей, бредовые видения. Я решил, что это симптомы изменений, сопровождающих переход к очередному этапу нашего чудного бессмертия, и, должен признаться, они не доставили мне особого удовольствия. Это как болезнь, последствия проклятия. И вот, когда меня охватило крайнее уныние, не желая подвергать себя этим превращениям, я вознамерился окончить свою жизнь.

Агенор еще немного приблизился, и Бехайм приготовился бежать. Ему казалось, что между ним и всем миром образовалась какая-то тонкая стена, сознание его затуманилось, но это его не встревожило. Его словно заворожила надменность Агенора и то, как тот будто совсем отмахнулся от смертельной опасности, нависшей над ним. Это, правда, не очень удивило Бехайма. Склонность к саморазрушению была характерна для членов Семьи.

– Принять решение было нетрудно, – продолжал Агенор, – а вот выполнить его – совсем другое дело. Я не хотел, чтобы моя смерть стала просто прекращением жизни, кроме того, признаюсь, я побаивался. И вот как-то утром – я тогда экспериментировал со снадобьем Фелипе, – возвращаясь с прогулки по внешнему миру в замок, я проходил мимо опочивальни Золотистой, и мне вдруг пришло в голову, что я мог бы умереть с помощью этой девушки. Это мне показалось гениальной находкой. Я всегда мечтал принять участие в Сцеживании и теперь мог утолить свою жажду. Я знал, что Патриарх не оставит безнаказанным такое попрание традиции и приговорит меня к Озаряющему Жертвоприношению. И я понял, что в этом будет смысл моей смерти. Мне станут задавать вопросы, от которых лучи моего умирающего ума устремятся в будущее, так волновавшее меня в последние годы: следует ли Семье покинуть Запад и ради своей безопасности устремиться на Восток?

Бехайм попробовал было на шаг отступить, но ноги его словно вросли в землю. Высокая черная фигура Агенора заколыхалась, словно их разделяло пламя, а голос его раскатывался ударами огромного колокола, отдаваясь в Бехайме каким-то дурманом, отупляя, заставляя забыть об опасности.

– Я собирался только попробовать, отпить маленький глоточек, не более того. Но почувствовав вкус крови Золотистой, я был не в состоянии остановиться. Ах, Мишель, какой это был аромат! Но если бы только он! У меня начались видения. Как будто я перевоплотился в Золотистую – пил и плыл по реке ее жизни, узнав… Нет, не узнав – прочувствовав! – все ее женские тайны, жаркое наслаждение первого поцелуя, боль месячных, мучительные томления девственницы. Надругавшись над ней, я погубил себя. Единожды прибегнув к такому насилию, я разом зачеркнул столетия умеренной жизни, попрал идеалы науки. Увидев, что наделал, я еще больше захотел умереть и привел в действие замысел, который одновременно наказал бы меня и возвысил тебя. Видишь ли, я полагал, что, несмотря на неопытность, ты именно тот, кому следует занять мое место, что ты должен выступить в нашей Семье поборником разума и сдержанности. Я хотел постепенно подвести тебя к выводу о моей виновности, чтобы все решили: это твой блестящий ум одержал победу. Но, похоже, мое решение умереть было не таким уж твердым.

Он повел головой вверх, как будто прислушиваясь к внутреннему голосу, и издал скрипучий горловой звук, словно слегка удивляясь услышанному. Теперь он говорил, все больше запинаясь, все сбивчивее.

– Да и не было у меня твердого решения. С самого начала не было. Сейчас… Сейчас я это понимаю. Желание умереть было, пожалуй, просто еще одним симптомом психической неустойчивости, от которой я так страдал, эдакой болезненной игрой. Да, я играл. С самим собой, наверное. И со всем и вся. И моя замысловатая попытка навлечь на себя смерть с помощью твоего расследования тоже была симптомом. Игрой. Видишь ли, мне и хотелось умереть, и не хотелось. Меня с одинаковой силой тянуло в разные стороны. Вот я и придумал план действий, чтобы избыть это свое раздвоение. Даже сейчас я балуюсь с мыслями о смерти и благородной жертве. Но, – раздался надтреснутый смех, – дальше заигрывания дело у меня не зайдет.