Джеймс Херберт - Оставшийся в живых

Он глубоко вздохнул.

– Пожалуй, теперь немного скотча не повредит, – сказал он.

Она налила ему большую порцию и, присев рядом, протянула стакан. Он отпил большой глоток, затем подождал, пока обжигающая струя не достигнет желудка, и только после этого заговорил снова.

– Бет, а что было накануне того рейса? Он говорил тебе что-нибудь перед тем, как выйти из дома в тот вечер?

Голос ее звучал спокойно и бесстрастно:

– Он сказал, что больше никогда не вернется.

Келлер оцепенел, его рука, державшая стакан, слегка задрожала.

– Что он имел в виду?

Теперь она прямо смотрела на него:

– Нет, не то, что ты думаешь. Я уверена, он не... – Голос ее сорвался. – Нет, – снова повторила она, – он был, безусловно, взволнован, но не настолько. Перед этим мы говорили о разводе и, похоже, он с этим смирился. Конечно, то, что я сказала ему о тебе, вывело его из себя, но я совершенно уверена, что когда он говорил, что никогда больше не вернется, он имел в виду, что не вернется ко мне. Он же не спятил, Дэйв!

Келлер покачал головой. Хотя он и согласился с ней, но все же... Летчики находятся в постоянном напряжении, и он знает много прекрасных людей, которые в конце концов не выдерживали этого напряжения. Вот почему все пилоты ежегодно, а те, кому больше сорока – дважды в год, проходят тщательную проверку физического и психического состояния.

Теперь страшное предчувствие охватило Келлера с еще большей силой. Все как будто указывало в одном направлении, и бремя ответственности, лежавшее на нем, казалось, стало давить на плечи еще сильнее. Если бы только удалось прорваться сквозь этот барьер, обволакивающий его разум, пропускающий только крохотные фрагментные видения, лишь мучащие его своей иллюзорностью. Ему мог бы помочь, как ему сказали, курс психотерапии, но для этого нужно время. В любом случае, психотерапевты не способны вылечить его разум, они лишь могут помочь ему вылечиться.

Ему необходимо узнать больше об авиакатастрофе. Возможно, комиссия уже выявила какие-нибудь подробности технического или человеческого свойства, какие-нибудь детали, которые могли бы заставить его память включиться. Может, Харри Тьюсон добыл новые доказательства в пользу своей гипотезы. Любые факты, неважно, снимают ли они с него вину за катастрофу или еще больше увеличивают ее, все же лучше, чем эта потеря памяти, поразившая его разум. Он снова почувствовал в себе надежду деятельности. Ему необходимо вернуться в Итон.

Он отставил стакан с недопитым скотчем и встал.

– Мне пора ехать, Бет.

Она вздрогнула, и в ее бездонных глазах отразилось явное разочарование.

– Побудь еще, Дэйв. Мне нужно, чтобы кто-то был со мной. – Она снова взяла его руку и крепко сжала ее, – просто поговорить, Дэйв, ничего другого. Ну, пожалуйста.

Он высвободил ее руку и как можно мягче сказал:

– Сейчас не могу, Бет. Может, как-нибудь в другой раз, но сейчас мне нужно ехать.

– Ты еще приедешь? Ты обещаешь, Дэйв?

– Да. Может быть, – подумал он. Скорее всего, нет.

Он оставил ее сидящей в гостиной, и в мозгу его запечатлелся этот новый образ Бет: белая блузка, руки, сжимающие бокал, и лицо, на котором вдруг явственно стали заметны следы возраста. И странно, все та же горькая и скорбная улыбка.

Машина рванулась вперед, выбросив из-под колес сноп гравия, забарабанившего по стене дома. Келлер осторожно вырулил на дорогу, и по мере того, как машина двигалась в сторону Виндзора и Итона, он ощутил вновь нарастающее в нем напряжение.

Эмили Плэтт медленно убивала своего мужа ядом. Она намеренно не спешила – не потому, что хотела отвести от себя подозрения, когда он, наконец, умрет, а чтобы насколько можно дольше продлить его мучения.

В течение последних трех недель дозы грамоксона, которые она подмешивала ему, были минимальными: она хотела, чтобы состояние его здоровья ухудшались постепенно и без резких скачков, и тем не менее была удивлена, насколько быстро он слег в постель. Действие яда, содержащегося в гербициде, оказалось более сильным, чем она предполагала, и первая же доза, которую она добавила в его утренний кофе, напугала ее остротой вызванного приступа. Дав ему пару дней передохнуть, чтобы немного восстановить силы, Эмили резко уменьшила дозу, стремясь сделать болезненные проявления менее явственными, но более растянутыми во времени. Разумеется, при первом же острейшем приступе ей пришлось вызвать врача, но тот оказался человеком начисто лишенным воображения и не смог сказать ничего вразумительного о характере заболевания. Он сказал Эмили, что если в течение последующих дней мужу станет хуже, его необходимо будет госпитализировать, чтобы установить диагноз и назначить соответствующее лечение. Но поскольку Эмили уменьшила дозу яда, и состояние мужа, казалось, даже несколько улучшилось, врач уже не видел причин для дальнейшего беспокойства. Он лишь порекомендовал немедленно связаться с ним, если муж не поправится полностью через несколько дней. Естественно, Эмили и не подумала связываться с ним, а ее несчастный муж был настолько слаб, что не мог сделать это самостоятельно.

Она вызовет врача снова только тогда, когда будет совершенно уверена, что у мужа не осталось никаких шансов выжить. Она скажет, что ее муж в течение последних недель чувствовал себя хорошо, хотя и выглядел несколько более утомленным, чем обычно, и что все произошло совершенно неожиданно. Она не станет возражать против его госпитализации, и даже если им удастся установить причину болезни, они все равно ничего не смогут сделать, поскольку от этого яда нет противоядия. Она не была уверена, будет ли ему делаться вскрытие после смерти, но это ее мало заботило. Все, что она хотела – это чтоб он умер. И при том мучительно.

Сирил Плэтт моложе своей жены – ему тридцать шесть, а ей сорок три – но когда они поженились пять лет тому назад, они оба согласились, что разница в возрасте никак не может повлиять на их отношения. На деле так оно и было. Что же повлияло на их отношения, так это различие в понимании отдельных сторон супружеской жизни.

Она впервые увидела Сирила, когда тот стоял, рассматривая маленькую изящную статуэтку, выставленную в витрине ее антикварного магазинчика на итонской Хай Стрит. Она как раз занималась просмотром пачки доставлявшихся ей еженедельно местных газет и выписывала из них сведения о предстоящих на неделе ярмарках, распродажах и различных деревенских празднествах. Она знала, впрочем так же, как и другие антиквары, что на таких мероприятиях чаще всего обнаруживаются наиболее редкие и ценные вещи, поэтому значительную часть своего времени проводила в поездках по округе, посещая эти самые мероприятия. Конкуренция в их деле, особенно с тех пор, как антиквариат вошел в моду, обострился до крайности, тем более в Итоне, где полным полно таких, как у нее, антикварных магазинчиков. После того, как умер ее отец, оставив на нее начатое им дело, у нее практически не хватало времени ни на что, кроме работы. Время от времени она отрывала взгляд от газет, чтобы посмотреть, здесь ли еще молодой человек, надеясь, что он все-таки зайдет, при этом ее интерес был вызван отнюдь не деловыми соображениями. Очень часто люди останавливались перед витриной, любовно рассматривали выставленные там предметы, а затем преспокойно брели к соседнему магазину, не потрудившись даже заглянуть внутрь. Даже если кто-то и заходил, это вовсе не означало, что он собирается что-то приобрести – в антикварные магазины, так же как и в книжные, люди чаще приходят просто поглазеть, нежели купить что-нибудь. В молодости это приводило ее в бешенство: люди заходят в магазин, торчат здесь бог знает сколько времени, с интересом, даже благоговением перебирают все эти сокровища, задают вопросы, а затем как ни в чем не бывало уходят с таким видом, будто им просто некуда девать время. Но отец всегда учил ее не давить на возможного покупателя, даже не делать попытки как-то уговорить его, и ни при каких обстоятельствах не торговаться. Пусть этим занимаются уличные торговцы, а люди их профессии не должны до этого опускаться.