Константин Николаев - Брачный сезон или Эксперименты с женой

– Я ТЕБЯ спрашиваю или нет?! – продолжала надрываться мадам Еписеева.

В ответ что-то невразумительно булькало.

Я извлек ноги из-под теплого одеяла и сунул их в тапочки. На цыпочках подкрался к двери и осторожно выглянул из комнаты. Моим глазам предстала совершенно невероятная картина. Посреди коридора, понурив вихрастую голову, топтался хулиган Еписеев. Перед ним бесновалась Мария. Она то и дело выкрикивала: «Я тебя спрашиваю?!» – и трясла у еписеевского носа огромным бежевым лифчиком, который вполне сгодился бы для рекордсменки-буренки. Лифчик раскачивался из стороны в сторону, позвякивая тяжелыми застежками.

«Что-то в последнее время меня слишком часто преследует этот предмет туалета, – подумал я и двинулся к ванной комнате.

– Сеня! – воззвала мадам Елисеева. – Ты у нас педагог! Ты мужчина, наконец! Врежь ты этому щенку! Я уже всю руку об него отбила!

В доказательство она потрясла красной ладошкой. Еписеев исподлобья взглянул на меня и сделал попытку приблизиться к своему мотоциклу. Маша заметила его маневр.

– Куд-да?!! – корабельной сиреной взвыла она. – Ты сначала ответь, откуда у тебя ЭТО?!

– Да не мое оно, не мое, – проворчал Елисеев и злорадно глянул на меня: ну, мол, сейчас и тебе достанется на орехи. – Ты лучше у своего Кириллыча спроси…

– Я т-те дам сейчас Кириллыча, я т-те дам! – Мария принялась хлестать лифчиком по хулиганским щекам. – Ну ты подумай, Сень, – завершив экзекуцию, жена уставилась на меня, – захожу я в комнату, мальчика разбудить, и вижу в углу вот это! – Она потрясла бежевой тряпицей перед моим носом. Я инстинктивно сжался. – Ну! Откуда это, я спрашиваю?! Откуда?!

О! Я-то прекрасно знал откуда! Наверняка лифчик выпал из Елениных тюков и баулов. Когда мы в спешке покидали квартиру. По-человечески мне было жаль беднягу Еписеева. Однако воспоминания о его проделках и издевательствах взяли верх. Я решил не признаваться.

– Разбирайтесь сами, – буркнул я, проскользнул в ванную и закрыл задвижку.

Начищая зубы до кафельного блеска, я слушал жалобные завывания Еписеева. Но как только я покончил с гигиеническими процедурами, шум стих.

– Ты у меня вспомнишь, козел! – прошипели под дверью.

Мотоцикл загрохотал вниз по лестнице.

Я вышел.

– С Володей что-то творится, – скорбно проговорила Мария.

– Да все нормально, – пробубнил я, уткнув лицо в полотенце. – Не он первый…

– Но это же ужасно! Значит, пока нас нет дома, он приводит женщин! Старух каких-то, судя по размерам этой штуки!

Я вышел из ванной.

– 95-D бывает не только у старух, – тоном знатока заметил я.

Мария ошеломленно уставилась на меня. Переступила с ноги на ногу и ласково спросила:

– Ты кушать будешь?

– ЕСТЬ я не хочу!

– Но у тебя же сегодня такой важный разговор? Хотя бы кашки?

Ах да! Совсем забыл. Надо поговорить с Хреновым относительно бесполезной, но хорошо оплачиваемой гимназической деятельности. На кашку придется согласиться. Только вот что бы предложить?

По пути на работу я так ничего и не придумал. В учительской, которая теперь была похожа на кабинет партийного деятеля средней руки, меня встретила только Сонечка. Сегодня был как раз день ее секс-факультатива. «Вот это я смог бы потянуть», – подумал я. Но, вспомнив, какую истерику закатила Софья Петровна, когда я ненароком посягнул на ее биологические часы, я отверг эту мысль. Не хватало еще, чтобы из-за ее козней я вылетел и из гимназии!

– Здравствуйте, Софья Петровна! Как идет торговля хот-догами? – поинтересовался я.

Из угла донеслось шипение, словно вдруг ожили все Сонечкины заспиртованные гады.

– Что ж, – понял я шипение по-своему, – будем надеяться, что нынешние выходные будут более удачными.

На стене в золоченой рамке висело расписание уроков. Напротив фамилии Еписеев А. К. (Боже! Это я!) старческим почерком с завитушками было выведено:

Стихосложение. 15 минут. Остальные полчаса – введение в курс лекций поДеловому отказу от сотрудничества с неконкуренто – и неплатежеспособным партнером или сотрудником, неудовлетворительно выполняющим свои непосредственные обязанности.

Совсем изъять из гимназической программы стихи, как ни бился Хренов и ни доказывал, что будущей деловой элите это ни к чему, РОНО не разрешило. Значит, теперь мне придется за четверть часа объять всю поэзию от Пушкина до Бродского. А остальные тридцать минут бубнить о правилах написания вежливого, но хамского отказа разным категориям лиц. К слову, этому самому отказу в хреновской программе было посвящено не менее четверти всех занятий по русскому языку. Остальные три четверти занимала подобная же, но необходимая «нашему будущему» ересь.

Радовало одно – класс, вернее, группа второй ступени, у меня теперь небольшая. Всего пять человек.

По школьным коридорам разнеслись позывные, которые теперь заменяли звонок:

Вечерний звон, вечерний звон…

Как много дум…

Впрочем, нет. Думы нынешних школьников также должны быть новыми, а потому слащавый мужской голос пропел по-английски:

Those evening bells, those evening bells…

Пора на урок. Я картинно помахал Сонечке, обложившейся брошюрками по культуре секса, и вышел из учительской. Хренова придется ловить после уроков.

Класс встретил меня стуком отодвигаемых компьютерных клавиатур. Так некогда гимназисты стучали крышками парт. Ученики в костюмчиках с бабочками учтиво склонили головы.

– Итак, господа, – я прошелся мимо своего компьютера, – сегодня часть нашей лекции посвящена стихосложению. Или, как его еще называют, поэзии.

После этих слов вскинулась рука выскочки и отличника Мити Убытько. Я кивнул.

– Господин учитель, – заговорил Митя, напирая на украинское «г», – дозвольте вопрос? Мы же юные бизнесмены, зачем нам стихи?

– Дело в том, ребя… господа, – я несколько заискивающе посмотрел на «юного бизнесмена», отец которого – вполне зрелый бизнесмен – внес плату за весь курс обучения, а потому Хренов настоятельно рекомендовал быть к мальчику повнимательнее, – что мы готовим из вас широко образованных людей. Так что, пока поэзия еще существует, придется изучать и ее…

Пан Убытько, видимо, согласился с этой немудреной сентенцией и послушно приготовился слушать дальше.

– Может, кто-то из вас помнит какое-нибудь стихотворение? – неуверенно поинтересовался я. – Мы могли бы рассмотреть поэзию на его примере.

Гимназисты молчали. Я уже хотел «рассмотреть» поэзию на примере пушкинского «Лукоморья». Но тут опять поднялась рука пана Убытько.

– Я тут знаю один…

Пятнадцать минут, отведенные для поэзии, истекали, и я согласился с ученической инициативой. Митя вышел из-за компьютера, откашлялся и прочел следующие бессмертные строки: