Джон Соул - Черная молния

Вскоре передача была прервана и появилось сообщение, что сейчас выступит с официальным заявлением начальник тюрьмы. Телекамера показала слабо освещенную комнату с большим металлическим столом посередине. В комнату вошли несколько человек, среди которых школьники без труда узнали мать Хэдер. Лицо Энн Джефферс было бледным и напряженным.

– Это действительно она, Хэдер! – громко выкрикнул кто-то с заднего ряда. – Это же твоя мать! Господи!

Хэдер не обратила никакого внимания на выкрики одноклассников и напряженно уставилась в экран телевизора.

– Сегодня ровно в полдень Ричард Крэйвен был казнен, – сухо сообщил Вендел Растин. – Его доставили на место казни в одиннадцать пятьдесят пять, привязали к стулу и прикрепили электроды, на которые ровно в двенадцать был подан ток напряжением в две тысячи вольт. В две минуты первого доктор констатировал смерть.

Вендел Растин замолчал и посмотрел прямо в объектив камеры.

– Какие будут вопросы?

В комнате, откуда шла передача, начался галдеж, так как все корреспонденты заговорили почти одновременно. Начальник тюрьмы сам выбрал кого-то из толпы.

– Что от сказал перед смертью? Он признался в своих преступлениях? – спросил журналист.

Вендел Растин посмотрел на Энн Джефферс. Та покачала головой и открыла было рот, чтобы ответить на вопрос, но в этот момент в комнату вошел охранник в униформе и что-то шепнул ей на ухо. Ее лицо мгновенно изменила гримаса крайнего удивления, и она вихрем выскочила из комнаты.

В классе все повернулись к Хэдер, как будто она могла объяснить необычное поведение своей матери во время пресс-конференции. Мисс Бринк выключила телевизор, почуяв неладное.

– Ну, что вы скажете? – обратилась она к классу. – Как вы считаете, освещение этого события беспристрастное? Можно ли подобный подход считать оправданным? Это ответственное освещение событий или очередная попытка создать сенсацию? С кого начнем?

Вверх взметнулись три руки, и миссис Бринк показала на Адама Стейнера, который сидел в последнем ряду и редко выступал на занятиях.

– Как вышло, что корреспонденты все время общались с родственниками казненного? Ведь миссис Крэйвен ни в чем не виновата. Почему они не могут оставить ее в покое?

– А откуда тебе известно, что она ни в чем не виновата? – крикнул кто-то с другого конца класса. – Еще как виновата! Ведь это она воспитала такого подонка, как Ричард Крэйвен!

– У него, должно быть, какие-то генетические проблемы, – добавил кто-то. – Никто не знает, почему некоторые люди совершают подобные преступления.

– А я слышат, что он был сатанистом, – раздался голос из среднего ряда.

Миссис Бринк подняла руку, чтобы утихомирить разволновавшихся школьников.

– Ребята, давайте сосредоточимся на работе корреспондентов, а не на мотивах действий Ричарда Крэйвена. Договорились? У нас сейчас занятие по журналистике, а не по криминологии.

Последние слова миссис Бринк произнесла тихо, удивленно посмотрев на внезапно открывшуюся дверь. В класс вошла секретарша директора школы, едва заметно кивнула учительнице, как бы извиняясь за вторжение, и отыскала глазами Хэдер.

– Хэдер, выйди, пожалуйста, со мной на минутку. Миссис Гэррет хочет поговорить с тобой.

Мод Бринк хотела было возразить, что недопустимо вызывать учеников с занятий, но затем вспомнила не совсем обычное поведение матери Хэдер во время пресс-конференции и решила не вмешиваться в это дело. По-видимому, что-то стряслось.

Когда Хэдер вошла в кабинет директрисы, Оливия Гэррет молча показала ей на диван и сама села рядом с ней.

– Боюсь, что у меня для тебя плохие новости, – осторожно начала она. – Только что мне позвонила секретарша твоего отца.

– Рита? – выдохнула Хэдер. – Рита Альварес? Директриса молча кивнула.

– У твоего отца был сердечный приступ. Сейчас он находится в больнице, и твоя мама хочет, чтобы ты немедленно отправилась туда. Миссис Альварес заберет твоего брата, а потом...

Но Хэдер уже не слышала, что говорила ей миссис Гэррет. Ее отец? Сердечный приступ? Боже мой! Невероятно! Как такое могло случиться? Если мама позвонила и попросила ее приехать, значит, это очень серьезно. Но ведь отец сегодня утром бегал в парке и пришел домой, даже не запыхавшись!

Пятнадцатилетняя Хэдер вдруг почувствовала себя совсем маленькой и беззащитной. Неужели ее отец умрет?

Они находились в воздухе уже два часа, и Марк Блэйкмур подумал, что если неловкое молчание продлится еще какое-то время, то он выпьет чего-нибудь покрепче и попытается уснуть.

Вообще говоря, в последнее время он стал много пить. В особенности в последние десять месяцев, после того как Пэтси ушла от него. Они прожили вместе восемнадцать лет, и сот теперь он снова остался один. Расстались они довольно мирно – Пэтси просто заявила, что больше не может так жить и что оставаться женой полицейского у нее нет сил. У Марка не нашлось ответа. Он мог бы, конечно, сказать, что больше ничего не умеет делать, да и не желает менять свою жизнь. Но она упрекнула его еще и в том, что он много пьет. Конечно, если быть честным до конца, то она, безусловно, права. Он действительно много пил, но сейчас пить не стоило. В самолете даже небольшой глоток спиртного может вызвать тяжелую головную боль. Лучше попытаться выяснить у Энн, что сказал перед смертью этот негодяй.

– Может, поболтаем немного? – спросил он, усаживаясь поудобнее в кресле.

Энн молча смотрела на плотную пелену облаков и поначалу даже внимания не обратила на слова детектива.

– О Гленне? – спросила она, сделав вид, будто не понимает истинных намерений Марка. Его недавний развод показал, что Блэйкмур с полным равнодушием относился к своей жене, и поэтому глупо было надеяться заинтересовать его рассказом о муже. – Или ты хочешь поговорить о Ричарде Крэйвене?

– Мне все равно, – ответил тот и равнодушно пожал плечами. – Хотя должен сразу признаться, что плохо умею выражать симпатии и соболезнования. Как иногда говаривала Пэтси... – он запнулся и слегка покраснел. – Черт с ней! Неважно, что она там говорила. А вот что сказал Крэйвен? Знаешь, у меня масса зависших дел на службе, и если ты поможешь мне закрыть хотя бы одно из них, это было бы здорово.

Энн решительно покачала головой:

– Поверь мне, Марк, если бы он действительно сказал мне что-либо достойное внимания, я непременно все рассказала бы тебе – рассказала бы даже то, что не вошло в мой репортаж. Я же прекрасно понимаю, что ты отдал этому делу много сил в последние годы. Но увы, он все время пел мне старую песню: он ничего не знает, ничего не видел, ничего дурного не делал, не имеет никакого отношения к сфабрикованному против него делу и так далее, и тому подобное.