Нил Гейман - Добрые предзнаменования

– Да, – кивнул Брайан. – Ты нам никогда не говорил, какой кусочек отойдет тебе.

– Пеппер права, – добавил Венслидэйл. – Мне не кажется, что много чего останется, если все эти страны отойдут нам.

Рот Адама открылся и закрылся.

– Что? – произнес он.

– Какой кусочек – твой, Адам? – спросила Пеппер.

Адам на нее уставился. Пес перестал выть и направил на своего хозяина внимательный, задумчивый взгляд – так часто глядят ему подобные.

– Й-я? – переспросил он.

Стояла тишина, стояла одной нотой, что способна была заглушить шумы всего мира.

– Но у меня будет Тадфилд, – наконец ответил Адам на вопрос.

Они направили на него свои взгляды.

– И, и Нижний Тадфилд, и Нортон, и Нортоновский Лес…

Их взгляды по-прежнему были на него направлены.

Взгляд Адама прошелся по их лицам.

– Они – все, чего я когда-либо желал, – сообщил он.

Они покачали головами.

– Если хочу, могу их взять, – продолжал Адам, и в голосе его появился оттенок вызова, вызов же этот окружало неожиданное сомнение. – Могу их и улучшить. Лучше деревья сделать, чтоб вскарабкиваться, лучше пруды…

Его голос затих.

– Не можешь, – ответил Венслидэйл твердо. – Они не такие, как Америка и все другие места. Они по-настоящему настоящие. Да и вообще, они нам всем принадлежат. Они наши.

– И улучшить их не можешь, – добавил Брайан.

– Точно, а если бы и улучшил, мы бы знали, – подвела итог Пеппер.

– А, если вас это волнует, не волнуйтесь, – отозвался Адам возвышенно, – я ведь могу всех вас заставить делать то, чего я хочу…

Он остановился, уши его в ужасе слушали то, что говорил его рот.

Они стали отходить.

Пес положил лапы на голову.

Лицо Адама выглядело как олицетворение распада империи.

– Нет, – проговорил он хрипло. – Нет. Вернитесь! Я вам приказываю.

Они замерли в середине шага.

Адам на них уставился.

– Нет, я не это имел в виду… – начал он. – Вы мои друзья…

Его тело дернулось. Голова его откинулась назад. Он поднял руки и заколотил кулаками, словно хотел ударить небо. Лицо его искривилось. Меловой пол разошелся трещинами под его кедами.

Адам открыл рот и закричал. Это был звук, который не могло издать горло простого смертного; звук вырвался из карьера, смешался с грозой, заставил тучи свернуться в новые и неприятные формы.

Он продолжался и продолжался.

Он отдавался по всей вселенной, которая гораздо меньше, чем представляется физикам. Он заставил греметь небесные сферы.

Он говорил о потере, и он очень долго не кончался.

А потом кончился.

Что-то утекло.

Голова Адама опять опустилась вниз.

Что бы раньше ни стояло в старом карьере, теперь там стоял Адам Янг.

Больше знающий Адам Янг, но все равно Адам Янг. Возможно, больше Адама Янга, чем было когда-либо раньше.

Ужасное молчание в каменоломне сменилось более знакомым, уютным молчанием, просто-напросто отсутствием звука.

Освобожденные Они съежились, прижавшись к меловой скале, и во все глаза смотрели на него.

– Все нормально, – проговорил Адам тихо. – Пеппер? Венсли? Брайан? Вернитесь сюда. Все нормально. Все нормально. Я теперь все знаю. И вы должны мне помочь. Иначе все это произойдет. По правде произойдет. Если мы что-то не сделаем, произойдет.

Водопроводная система в Жасминовом Домике напрягалась, гремела и поливала Ньюта душем из воды цвета легкого хаки. Но она была холодной. Вероятно, это был холоднейший холодный душ, который Ньюту довелось в жизни принимать.

Ничего хорошего душ не сделал.

– Красное небо, – проговорил он, вернувшись. Чувствовал он себя слегка маниакально. – В полпятого дня. В августе. Что это значит? Типа радует моряков, скажешь? В смысле, если красное небо на закате радует моряка, то что еще нужно для счастья человеку, управляющему компьютерами на супертанкере? Или красному вечернему небу радуются пастухи? Никогда не могу вспомнить.

Анафема взглянула на штукатурку в его волосах. Душ ее не смыл; он ее просто намочил и распространил, так что казалось, что на Ньюте белая шляпа с волосами.

– Неплохая шишка у тебя, наверное, – бросила она.

– Нет, это когда я головой об стену ушибся. Знаешь, когда ты…

– Да, – Анафема задумчиво выглянула в разбитое окно. – Ты бы сказал, что оно цвета крови? – спросила она. – Это очень-очень важно.

– Нет, этого бы я не сказал, – ответил Ньют, поезд мыслей которого временно сошел с рельс. – Не то чтобы крови. Более розовый. Вероятно, из-за грозы в воздух куча пыли попала.

Анафема перебирала карточки «Прелестных и аккуратных пророчеств».

– Что ты делаешь? – спросил он.

– Пытаюсь найти связанный со всем этим текст. Я все еще не могу…

– Не думаю, что это нужно, – отозвался Ньют. – Я знаю, что значит остальное на карточке 3477. Я это понял, когда я…

– Как это – ты знаешь, что значит?

– Я это по пути сюда видел. И не надо так кричать. У меня голова болит. То и значит, что видел. Это над воротами вашей военно-воздушной базы написано: «Мир – наша профессия». Они перед базами всегда такое пишут. Знаешь, типа: Эс-Эй-Си, Крыло номер 8657745, Кричащие Голубые демоны, Мир – Наша Профессия. Или что-то подобное. – Ньют сжал голову руками. Эйфория определенно уходила. – Если ты права, там прямо сейчас какой-то сумасшедший все ракеты к запуску готовит и открывает окна запуска. Или как там их называют.

– Нет там ничего такого, – ответила Анафема твердо.

– Ну да? Я фильмы видел! Назови хоть одну вескую причину, по которой ты можешь быть так уверена.

– Там нет никаких бомб. Или ракет. Здесь все это знают.

– Но это же военно-воздушная база! На ней есть взлетно-посадочные полосы!

– Но они же для обычных транспортных самолетов и не более того. Все, что у них есть – оборудование для связи. Радиостанции и что-то подобное. Совершенно никакой взрывчатки.

Ньют уставился на нее.

Взглянем на Кроули, мчащегося со скоростью 110 миль в час по М40 в сторону Оксфордшира. Даже самый невнимательный наблюдатель заметил бы несколько странных деталей в его облике. Стиснутые зубы, к примеру, или исходящий из-за его очков тусклый красный свет. И машина. Уж машина-то точно о многом говорила.

Кроули начал путешествие в своем «Бентли», и будь он проклят, если и закончить его в своем «Бентли» не собирался. Теперь даже самый сдвинутый на машинах человек, у которого есть пара собственных водительских очков, не смог бы сказать, что эта машина – старый «Бентли». Уже нет. Он даже не смог бы сказать, что это машина когда-то была «Бентли». Лишь на пятьдесят процентов у него была бы уверенность, что это вообще когда-либо было машиной.

Для начала, на ней не осталось краски. Может, она все еще и была черной там, где не была ржавого, размазанного красно-коричневого цвета, но это был тусклый черный цвет угля. Она путешествовала в своем собственном огненном шаре, как космическая капсула, прошедшая очень трудный вход в атмосферу.