Нил Гейман - Добрые предзнаменования

– Что?

– Рядовому. Не чертенку.

– Да. Это я и имел в виду. Да. Рядовому. О-кей, солдат?

Сержант обдумал то очень небольшое количество действий, которые он мог совершить.

– Сэр, внезапная проверка, сэр? – проговорил он.

– На этот раз так засекреченная, что никто ничего не знал, – отозвался Глад, который провел годы, учась вести продажи федеральному правительству, и чувствовал, что нужные слова к нему возвращаются.

– Сэр, ясно, сэр, – кивнул сержант.

– Молодец, – бросил Глад, когда тот поднимал барьер. – Ты далеко пойдешь. – Он глянул на часы. – Очень быстро.

Иногда люди очень походят на пчел. Пчелы яростно защищают свой улей, пока вы снаружи. Когда же вы внутри, рабочие предполагают, что, должно быть, управляющие разрешили, и не обращают на вас внимания; некоторые питающиеся за чужой счет насекомые, узнав это, стали жить на пчелином меду. Так же ведут себя и люди.

Никто не остановил четверку, когда они целенаправленно шагали в одно из длинных, низких зданий под лесом радиомачт. Никто на них и внимания не обращал. Возможно, их просто никто не видел. Может, видели то, что им велели видеть, поскольку человеческие мозги устроены так, что не видят Войну, Глад, Загрязнение и Смерть, когда они не хотят, чтобы их видели, и эти мозги стали насколько хорошо их не видеть, что часто ухитряются не видеть их, даже когда они всюду вокруг.

Сигнализации были совершенно безмозглы и ничего не думали, просто видели четырех людей там, где их не должно было быть, и звенели, да не просто звенели, отчаянно.

Ньют не курил, поскольку не позволял никотину входить в храм своего тела, или, точнее говоря, в маленький жестяной храмик Уэльского Методиста своего тела. Если бы он курил, то, чтобы успокоить нервы, затянулся бы в этот момент сигаретой.

Анафема целенаправленно встала и расправила складки на своей юбке.

– Не волнуйся, – проговорила она. – Этот звон к нам не относится. Вероятно, там внутри что-то происходит.

Она улыбнулась в его побелевшее лицо.

– Пошли, – бросила она. – Это не О-Кей Коррал.

– Нет. Но для начала лучше бы какое-то оружие, – отозвался Ньют.

Она помогла ему встать.

– Неважно, – сказала она. – Ты придумаешь, что делать, я уверена.

"Было неизбежно, что они четверо не смогут каждый сделать равную часть работы, – подумала Война. Она была удивлена своей естественной любви к современным системам оружия, которые были гораздо более действенны, чем куски острого металла. И, конечно же, Загрязнение смеялся над всеми этими абсолютными защитами от дураков, над всеми устройствами не дающими что-то сделать. Даже Глад, по крайней мере, знал, что такое компьютеры. А вот… ну, он ничего не делал, просто находился рядом, хотя, надо признать, что он это делал с определенным стилем. Война поняла, что когда-нибудь придет конец Войне, Гладу, даже, возможно, Загрязнению, вот поэтому-то, вероятно, четвертый и величайший всадник никогда, в общем-то не был, как говорится, одним из своих парней. Это как когда в вашей футбольной команде есть налоговый инспектор. Конечно, здорово иметь его на своей стороне, но после игры с ним не захочешь выпить и поболтать в баре. Невозможно быть стопроцентно спокойным.

Мимо пробежала пара солдат, когда он глянул через тощее плечо Загрязнения.

– ЧТО ЭТО ЗА БЛЕСТЯЩИЕ ШТУЧКИ? – спросил он тоном знающего, что не сможет понять ответ, но желающего показать, что заинтересован.

– Семисегментные СИД дисплеи, – ответил Загрязнение. Он возложил любящие руки на ряд реле, которые, когда он к ним прикоснулся, расплавились, а затем создал кучку самозаменяющихся вирусов, которые умчались прочь по электронному эфиру.

– Мне бы было удобнее без этих проклятых сигналов тревоги, – пробормотал Глад.

Смерть щелкнул пальцами. Дюжина сирен булькнула и умерла.

– Не знаю, мне они нравились, – буркнул Загрязнение.

Война залезла в еще один металлический шкафчик. Конечно, она ожидала, что все произойдет совсем не так, но, надо признать, когда она пробегала руками по электронике, а иногда и через нее, у нее возникало какое-то знакомое чувство. Как бы эхо того, что чувствуешь, когда держишь меч, и она ощутила трепет предвкушения, когда подумала, что этот меч включал целый мир, а еще и определенное количество неба над ним. Он ее любил.

Пламенный меч.

Человечество плохо выучило, что мечи опасно оставлять лежащими где бы то ни было, хотя оно сделало все, что могло (а это не слишком много), чтобы шансы того, что меч такого размера будет случайно вынут из ножен, были не высоки. Веселая мысль. Приятно думать, что человечество различало взрывание планеты на куски случайно и намеренно.

Загрязнение засунул руки в новую дорогую электронику.

Часовой у дыры в заборе выглядел удивленным. Он знал, что все на базе от чего-то встревожились, но его радио, похоже, ничего, кроме статики, не принимало, и его взгляд вновь и вновь притягивало к себе удостоверение перед ним.

За время своей службы он видел много удостоверений – военные, ЦРУшные, ФБРовские, даже КГБшные – и, будучи молодым солдатом, не понимал пока, что чем менее важной является организация, тем более впечатляющие у нее удостоверения.

Это удостоверение было адски впечатляющим. Губы его двигались, пока он его перечитывал, с «Лорд-Протектор Британского Содружества велит и требует», и далее о реквизировании всех веток, веревок и хорошо горящих масел, до подписи первого Лорда-адъютанта АОнВ, Все-Благословите-Бога-Созданья-Да-Крепости-Построенные Смита. Ньют закрыл большим пальцем кусочек про Девятипенсовик За Ведьму и попытался выглядеть как Джеймс Бонд.

Наконец ищущий интеллект часового нашел, как ему показалось, знакомое слово.

– Что это здесь написано, – подозрительно спросил он, – про то, что мы должны отдать вам все иглы?

– О, нам они нужны, – объяснил Ньют. – Мы их уничтожаем.

– Что вы сказали? – не поверил часовой.

– Мы их уничтожаем.

Лицо часового растянулось в улыбке (конец проклятым наркоманам!). А его уверяли – Англия тихая страна.

– Сейчас! – бросил он.

Что-то уперлось в его спину

– Бросьте пистолет, – велела Анафема, – а то я такое сделаю, что потом сожалеть буду.

«Ну, это же правда, – подумала она, увидев, что стражник в страхе выпрямился. – Если он пистолет не бросит, и поймет, что я его трогаю палочкой, то мне будет очень жаль, что моя жизнь кончится от того, что он меня застрелит».

На главных воротах у сержанта Томаса А.Дейзенбергера были проблемы. Маленький человек в грязном макинтоше направлял на него палец и бормотал, в то время как женщина, выглядевшая, пожалуй, как его мать, говорила с ним тоном, указывающим, что у нее важное дело, и все время прерывала себя другим голосом.