Нил Гейман - Добрые предзнаменования

Потом раздавался стук в дверь, и мадам Трейси кричала «Ланч, мистер Шедвелл», а Шедвелл бормотал «Бесстыдная проститутка», и ждал шестьдесят секунд, чтобы дать бесстыдной проститутке время вернуться в ее комнату; затем он открывал дверь и поднимал тарелку с печенкой, которая обычно была аккуратно накрыта другой тарелкой, чтобы печенка не остыла. И он вносил ее в комнату, и он ее ел, стараясь – впрочем, не особо, – не проливать подливку на страницы, которые он читал [87].

Так было всегда.

Вот только не в это воскресенье.

Для начала, он не читал. Он просто сидел.

А когда раздался стук в дверь, он немедленно поднялся и открыл ее. Не надо было ему спешить.

Не было никакой тарелки. Была одна мадам Трейси, на ней была брошка с камеей, а на губах – помада незнакомого оттенка. И она стояла так, что запах ее духов был очень силен.

– Да, Бесстыдница?

Голос мадам Трейси был весел, быстр и ломок от неуверенности.

– Привет, мистер Ш, я тут подумала, после всего, что мы вместе пережили за последние два дня, глупо было бы просто оставлять для вас тарелку, так что я для вас устроила место. Пойдемте…

«Мистер Ш?». Шедвелл осторожно последовал за мадам Трейси.

Прошлой ночью он опять видел сон. Он его, в общем-то, и не помнил, осталась только одна фраза, которая все еще эхом отдавалась в его голове и беспокоила его. Сон, как и события предшествовавшей ночи, скрыл туман.

Вот какие слова он помнил: «Ничего плохого нет в охоте на ведьм. Хотелось бы мне быть охотником на ведьм. Просто, ну, надо по очереди этим заниматься. Сегодня мы пойдем охотиться на ведьм, а завтра можем спрятаться, и будет черед ведьм охотиться на НАС…»

Во второй раз за последние двадцать четыре часа – во второй раз за всю свою жизнь – он вошел в квартиру мадам Трейси.

– Садитесь сюда, – велела ему та, указывая на кресло. У этого кресла там, куда клали голову, была подоткнута салфеточка, на сиденье лежала подушка, а внизу стояла маленькая скамеечка для ног.

Шедвелл сел.

Мадам Трейси положила на его колени поднос, и смотрела, как он ест, а, когда он закончил, убрала поднос. Затем она открыла бутылку «Гиннеса», налила стакан и дала сержанту, а затем пила свой чай, пока он хлебал свое пиво. Когда она поставила свою чашку, та нервно зазвенела в блюдечке.

– У меня отложена кучка денег, – проговорила она – без всякой, вроде, цели. – И знаете, иногда я думаю, что будет славно купить маленькое бунгало где-нибудь подальше от города. Уехать из Лондона. Я его назову Лавры, или Конец-Делам, или…, или…

– Шангри-Ла, – предложил Шедвелл, и понять не мог, почему.

– Именно, мистер Ш. Именно. Шангри-Ла. – Она ему улыбнулась. – Удобно, дорогой?

Шедвелл – с нарастающим ужасом – понял, что ему удобно. Ужасно, ужасающе удобно.

– Да, – осторожно проговорил он.

Ему никогда раньше так удобно не было.

Мадам Трейси открыла еще одну бутылку «Гиннеса» и поставила ее перед ним.

– Только есть проблема с маленьким бунгало, названным – какая там у вас была умная идея, мистер Ш?

– Э. Шангри-Ла.

– Шангри-Ла, именно, оно не рассчитано на одного человека, ведь так? Я имею в виду, на двух человек. Говорят, двое могут тратить столько же денег, столько один.

(«Или пятьсот восемнадцать», – подумал Шедвелл, вспомнив, сколько народа числилось в Армии Охотников на Ведьм.)

Мадам Трейси захихикала.

– Мне вот интересно, где я могу кого-нибудь найти, чтоб потом с ним жить…

Шедвелл осознал, что она говорит о нем.

Он не был насчет этого уверен. Но у него было четкое ощущение, что, согласно «Книге Правил и Установлений» Армии Охотников на Ведьм, оставить солдата Охотников на Ведьм Пульцифера с юной леди в Тадфилде было плохим шагом. А то, что ненавязчиво предлагалось ему самому, казалось еще опаснее.

Вот только, в его возрасте, когда становишься слишком старым, чтобы ползать в высокой траве, когда от холода утренней росы ломит кости…

(«А завтра можем спрятаться, и будет черед ведьм охотиться на НАС…»)

Мадам Трейси открыла еще одну бутылку «Гиннесса» и захихикала.

– О, мистер Ш, – бросила она, – вы подумаете, что я вас пытаюсь подпоить.

Он хрюкнул. Была формальность, которую во всем этом следовало соблюсти.

Сержант Охотников на Ведьм Шедвелл сделал долгий, глубокий глоток «Гиннеса» а затем выпалил свой вопрос.

Мадам Трейси захихикала.

– Честно, старый ты глупыш, – ответила она, и сильно покраснела. – А ты как думаешь?

Он опять выпалил вопрос.

– Два, – дала на этот раз ответ мадам Трейси.

– А, славненько. Тогда все нормально, – кивнул сержант Охотников на Ведьм Шедвелл (в отставке).

Был воскресный день.

Высоко в небе над Англией Боинг-747, гудя, летел на запад. В отделении первого класса мальчик по имени Колдун положил свой комикс и стал смотреть в окно.

Очень странная была пара дней. Он все еще не понял, зачем его отца приглашали на Ближний Восток. Он был почти уверен, что и его отец этого не знал. Вероятно, это было что-то связанное с культурой. Все, что произошло – куча странно выглядевших парней с полотенцами на головах и очень плохими зубами показали им какие-то старые руины. Колдун видел руины и получше. А потом один из самых старых парней спросил его, не хочет ли он что-нибудь сделать? И Колдун ответил, что хочет уйти.

Их всех, по судя виду, этот его ответ очень расстроил.

Потом была какая-то проблема с билетами, рейсами, расписаниями в аэропортах или чем-то таким. А теперь он летел обратно в Штаты. Это было странно: он был уверен, что его отец хотел вернуться в Англию. Колдун любил Англию. В этой стране приятно было быть американцем.

Самолет в этот момент пролетал над спальней Жирного Джонсона в Нижнем Тадфилде, где тот в это время без особой цели листал журнал по фотографии, который он купил лишь потому, что на его обложке был довольно неплохой снимок тропической рыбки.

На несколько страниц дальше застывшего – пока – на месте пальца Жирного был разворот про американский футбол и то, как он становится весьма популярным в Европе. Это было странно, так как, когда журнал печатали, эти страницы были о фотографировании в пустыне.

Разворот этот вот-вот должен был изменить жизнь Джонсона.

А Колдун летел в Америку. Он тоже чего-то заслуживал (ведь самых первых друзей в жизни никогда не забудешь, даже если, когда дружили, тебе было всего несколько часов от роду), и сила, что в этот конкретный момент контролировала судьбу всего человечества, думала: «Ведь он же направляется в Америку, верно? Не понимаю, что может быть лучше, чем направляться в Америку. У них там тридцать девять разных видов мороженого. Может, даже и побольше».

Есть миллион увлекательных занятий для мальчика и его пса в воскресный день. Адам, не напрягаясь, мог придумать четыреста или пятьсот. Возбуждающие вещи, волнующие вещи: завоевание планет, приручение львов, южноамериканские миры, кишащие динозаврами, так и ждущими, чтобы их открыли и с ними подружились.