Михаил Успенский - Невинная девушка с мешком золота

Леонардо был настоящий мастер. Но ведь он, разумеется, сперва загоревшись масштабами и величием замысла, быстро бы охладел к новому заданию и стал изобретать какую-нибудь дальнобойную пушку... Беда с этими художниками! Каждый мнит себя Творцом, каждый дьявольски самолюбив, а дьявольское самолюбие нынче — прерогатива его, Чезаре, и больше никого.

И эта его нелепая форма для швейцарской гвардии Ватикана... Шуты гороховые с алебардами, да и только.

Форму Чезаре менять не стал, но приказал заменить здоровенных и румяных швейцарских парней швейцарскими же кретинами, зобатыми и пучеглазыми. И тех, и других альпийские края рождали в изобилии. Так смешнее. Он даже изволил хохотнуть, когда впервые увидел свою новую охрану.

Но больше он не смеялся, хотя полагалось бы ему по чину то и дело разражаться сатанинским хохотом.

Прежние попы утверждали, что Тот, Другой, тоже никогда не смеялся. Но кто теперь вспомнит Другого? Нету Его и никогда не было.

Зловоние, исходившее из Собора Папы, разносилось по всей громадной площади. Кретинов, охранявших вход в Собор, приходилось то и дело менять, чтобы не дохли, как крысы. Но и без них не обойтись. Со всей Европы собирались в урочные дни паломники, чтобы приложиться к мрамору гробницы Папы, Александра VI, Родриго Борха, Александра Предтечи, последнего понтифика, великого злодея, блудника, сребролюбца и отравителя, искренне считавшего себя наместником Божиим на земле. На Прежней земле. Настоящей.

Здоровья это паломникам не прибавляло, некоторые даже падали замертво, и смерть эта считалась почётной и желанной...

Гробница стояла на том месте, где полагалось быть алтарю. Мраморные фигуры по углам её щетинились рогами и вилами.

Надпись, высеченная на гробнице, гласила:

Под мраморной крышкой что-то булькало, иногда из щелей вырывались клубы вонючего пара. В этом бульканье иные фанатики и вправду слышали ответы на свои дурацкие вопросы.

Себя Чезаре дураком не считал, ибо Князь Мира Сего находится по ту сторону ума и глупости. А вот поди ж ты — приходил сюда в какой-то нелепой надежде на ответ.

— Хорошо тебе, папа Родриго, — негромко сказал он, но голос тотчас усилился под куполом, расписанным картинами Страшного Суда. Только они и остались от фресок Микеланджело — остальное Джанфранко украсил своими ремесленническими перепевами мастера Буонаротти.

— Хорошо тебе, — продолжал Чезаре. — Лежишь, ничего не знаешь, не чувствуешь... Завидный удел! Прав был неистовый мастер: отрадней спать, отрадней камнем быть... Но ты и не камень теперь, а так, субстанция... Обманул ты меня, папа. Все меня обманули и предали. Ты обещал, что я наследую Землю, а я получил только жалкий её кусок, населённый либо злобными куклами, либо безмозглыми болванами...

Бульканье в гробнице усилилось.

— Что? Оправдываешься? — дрошипел Чезаре, и рука его привычно потянулась к шпаге. — А не ты ли присоветовал мне взять в помощники этого ублюдка Джанфранко? Он-де не уступает самому Леонардо! Уступает! Кишка тонка у него оказалась! А я-то уделил ему часть своего могущества! Он даже не смог зажечь созвездия на своём рукотворном небе! И тем самым обездолил толпу восхитительных шарлатанов, именующих себя астрологами! Он не смог толком населить отдалённые земли, которые я должен покорить! Он лишил меня всех сокровищ Нового Света! И я, по замыслу всезнающий и всеведущий, не знаю и не ведаю, чего мне ожидать от всех этих тартаров, басурманов, китайцев и жителей Индии... Моих лазутчиков там либо убивают, либо они возвращаются с какими-то совершенно вздорными донесениями. Мои воины то и дело терпят поражения от каких-то грязных дикарей. Правда, удаётся кое-чего добиться и в Великой Тартарии, но всё это длится так долго, мучительно долго...

Под мраморной крышкой что-то пискнуло.

— Терпеть и ждать? — вскинулся Чезаре. — Я-то надеялся в одно прекрасное утро проснуться демиургом, а пришлось стать всего лишь жалким баронишкой, владеющим кучкой разбойников, земледельцев и ремесленников. Да, владения мои не уступают владениям Карла Великого. Но и не превосходят же! Я даже не могу отыскать мерзавца Джанфранко! Когда он убедился, сколь убого и несовершенно наведённое им заклятье, он в страхе бежал куда-то на Восток, и следы его затерялись... Клянусь, я не тронул бы его и пальцем, если бы только он сумел воссоздать мир, равный прежнему. Я сам повёл бы каравеллы на открытие Нового Света! Я, правда, назначил награду за его голову, но ведь любую голову можно разговорить... Князь Мира Сего устало опустился на плиты пола.

— Но дело даже не в этом, — прошептал он. — Я ошибся в главном. Торопиться мне некуда, и я в конце концов покорю всех этих царей, султанов, мандаринов и раджей. Но нет мне в этом мире равного соперника, без которого жизнь теряет смысл. В мире, где всё дозволено, нет и не может быть Бога. А следовательно, нет ни богохульства, ни богоборчества... Даже Чёрную Мессу некому служить! Он обманул меня тогда, в смертный час, когда стрелы французских лучников вонзались в мою слабую плоть! Как раз именно он и почувствовал во мне соперника, и выбросил за пределы прежнего мира, запер в этом адском зверинце! И теперь не у кого спросить мне совета!

В гробнице прохлюпало в том смысле, что ещё, мол, не вечер, а совсем наоборот.

— Хорошо тебе, папа! — напоследок повторил Чезаре. — А я-то зачем остался жить на свете да мучиться!

В этот миг лучи багрового света хлынули в Собор.

...Как ни странно, но средство, применённое бабками к слабосильному младенцу Липунюшке, оказалось действенным. Даже чересчур.

Липунюшка у себя в каравае прогрелся и окреп настолько, что выпростал из хлебной мякоти ручки и ножки, проковырял дырочки для глаз, поглядел на белый свет. Белый свет ему настолько понравился, что Липунюшка соскочил с подоконника и побежал по улице.

К счастью или к несчастью, по дороге он не попался на глаза ни богодулу, ни нищеброду, так что зря их царские прихвостни запытали. Прочие же люди глазели на бегущий хлеб и приговаривали: чего только спьяну не примерещится!

Царевич благополучно добрался своим ходом до дремучего леса. Ножки у него быстро устали, он втянул их назад, и, после нескольких неудачных попыток, весело покатился по тропинке.

Вопреки сказке, ему не пришлось отвлекать зайца, волка и медведя звонкой песенкой, да он и не сумел бы её спеть.

Бедные звери попросту в ужасе бежали от непонятного создания.

С лисой, правда, так не вышло.

Лиса была старая, опытная, голодная. Она живо обгрызла хлеб и с удивлением воззрилась на полученного младенца. Липунюшка Патифоныч её нисколько не убоялся и погладил по рыжей спинке. Потом, на эту же спинку опираясь, пошёл за лисой в её нору.