Михаил Успенский - Невинная девушка с мешком золота

Лука и наблюдатели объяснялись на латыни.

Первым делом дон Хавьер обследовал печати на мешке и остался доволен. Потом поглядел на богодула и махнул рукой.

— Ерусланский монах — не инквизитор, — сказал он. — Пусть тешит вас, донна моя, своими убогими сказками. А в Вечном Городе вы нечувствительно уверуете в божественность Кесаря...

Фрау же Карла сразу же бросилась к Тиритомбе.

— Я тебя зваль по всю ночь, — сказала она. — Вот так: «О, майн либе шварце буби! Ком цу мир! Ком цу мир! Дайне блау блюме. Пукт». А ты не приходиль, ферфлюхте кинд!

К сожалению, европейские женщины слишком близко к сердцу приняли ерусланскую поговорку «Не родись красивой», хоть и не знали её. Поэтому Тиритомбе пришлось снова изображать из себя малолетнего идиота, немало поступаясь при этом честью. Поэт агукал, бубукал и пускал пузыри. Фрау Карла всё же умилилась и стала его ласкать по кудрям, грозя стереть всю боевую раскраску.

Тиритомба воспользовался этим и принялся тыкать себе пальцем в рот.

— Ах ты бесстыдник! — хихикнула фрау Карла, но поэт жестоко окоротил её мечтания, сказав явственно:

— Ням-ням!

Фрау Карла разочарованно вздохнула и приказала принести из кареты недогрызенные свиные ножки с кислой капустой, яблочный штрудель и шнапс.

Поэт мстительно сметелил всё, нахально шепнув:

— Я о фигуре вашей пекусь, леди Анна!

Но Лука его не слышал, занятый серьёзным разговором.

— Что с вами случилось на постоялом дворе, донна? — строго спросил дон Хавьер.

— Мы подошли к нему в самый разгар пожара, экселенц, — ответил атаман. — И даже пытались спасти хотя бы кого-нибудь. Но увы! Пожары — истинное бедствие нашей Родины! Знаете ли вы, сколько раз горела даже наша столица? Мы — цивилизация дерева, но не камня.

— Вы, право, как дети, — скривился дон Хавьер.

— Ваша правда, барон.

— Я маркиз, — приосанился наблюдатель Совета Европы.

— Тогда ваша правда, маркиз.

— Даже если ваша миссия закончится благополучно — в чём я весьма сомневаюсь, — нам всё же придётся учинить над вашей державой опеку. Хотя бы прислать вам несколько пожарных команд...

— Ну, это уж как решит мой сюзерен, — сказал атаман. — Но, достойный маркиз, неужели вы так и будете следить за каждым моим шагом? Согласитесь, это весьма неприлично... Сами видите — даже грубые поселяне разбегаются, чтобы не смущать меня...

— Поселяне меня не интересуют. Я жду не дождусь ваших знаменитых разбойников...

— Уверяю вас — не дождётесь. Государи ерусланские истребили всех... А вот в ваших людях я не уверена!

— Помилуйте, моя донна! Они же выбраны всей Европой! Честнейшие из неподкупнейших!

— Да? А по лицам что-то не видно.., Так что всё-таки держитесь подальше. Я не хочу огорчать своего государя. Угождать ему — первейший долг всякого ерусланца... и ерусланки. И ночевать в чистом поле, как нынче, я не собираюсь. Разве в договоре есть хоть слово о том, что мне надлежит почивать под открытым небом? Разве не имею я права воспользоваться сельским гостеприимством, откушать простую пищу землепашцев, покружиться в девичьем хороводе? Да я же попросту простужусь и заболею!

Дон Хавьер смутился.

— Ну... Ну, разумеется... Главное — сохранить золото и... это...

Он смутился ещё пуще.

— А вот это уж не ваша забота. Разве не имею я права, увидев пригожего молодца...

— Не имеете! — строго сказал дон Хавьер, и Лука понял, что слишком уж вошёл в роль. — Принесёте мешок в Рим, а уж тогда, возможно, и я попытаю счастья... Но что это с вашим платьем, моя донна?

Атаман прикрыл предательскую ляжку.

— Мы не на балу, маркиз. Мы всегда так ходим. Ну, конечно, вы не обращаете внимания на то, как одеваются ерусланские дикарки... Кстати, должна же я где-то менять одежду, мыться и стираться? Неужели и это подлежит вашему контролю?

— Я не знаю, — растерялся маркиз. — Нужно спросить у господ кесаревых нунциев...

— И спрошу! — сказал Радищев, направляясь к телеге.

На панычей смотреть было ещё страшней, чем на Тиритомбу и даже на фрау Карлу. Больные места у Трембы и Недашковского покрыты были грубой дерюгой, над дерюгой вились зелёные мухи.

— Болезные мои, — запричитал атаман по-еруслански. — Что же эти изверги над вами сделали?

— Варварская страна... — простонал Яцек. — Нас высекли ни за что, ясновельможная панна! Мы будем жаловаться!

— Ни за что у нас не секут, а засекают насмерть, — сказал Радищев. — Девичья честь для нас превыше всего. Не надо было меня щипать!

— Мы не щипали... — прохрипел Недослав. — Нам вовсе нет дела до кобет. Мы сами...

— Ладно, не оправдывайтесь, дело молодое! — подбодрил их Лука. — Государь наказал вас по-отечески. Он бы и сына родного не пожалел за такое охальничество! Ну да я вам помогу.

Красавица-Лука отошёл в сторону, сломил ветку и стал отгонять мух от болящих, то и дело норовя с потягом коснуться дерюги.

Панычи завизжали.

— Мухи заразу разносят, — пояснил атаман. — О, убил! Убила! Может, вас дёгтем помазать, чтобы не лезли?

— Не надо дёгтя...

— Или клистир из ревеня?

— Не надо клистира...

— Ничего! — бодро сказал Радищев. — В первой же деревне найду знахаря и пошлю к вам. Будете как новенькие!

— Не надо знахаря... Надо медикуса...

— Медикусы — смерти помощники. А знахарь пошепчет, йодом помажет — и всё как рукой... Ага! Ешё одна!

Потом Лука решил, что панычей на сегодня мучить довольно, и вернулся к дону Хавьеру.

— Нунции не возражают, — доложил он.

— Значит, расстаёмся до следующего поста, — сказал маркиз. Он сверился с картой. — О, вот тут как раз обозначен посёлок Кучер... Кучер... Проклятые тартарские имена!

— Кучердаевка, — подсказал Радищев. — Наследственное имение дворян Радищевых — древнейший, доложу вам, род! Усадьба, конечно, старенькая...

— Да вы, моя донна, гляжу, знаете здешние окрестности!

— Ничего удивительного. Все ерусланские дворяне — родственники. Разве у вас не так?

— Так, — сказал дон Хавьер. — Но как раз между родственниками зачастую и бывает самая страшная вражда. Не сгореть бы и этой усадьбе!

— На всё воля Того, Кто Всегда Думает О Нас, — развёл руками Лука.

На прощание маркиз поцеловал ему запястье, и атаман пошёл вызволять своего пажа из-под опеки фрау Карлы.

Госпожа наблюдательница, не в силах добиться большего, расчесала пьяненькому поэту кудри и заплела их во множество мелких косичек. На Луку она глядела с нескрываемой ненавистью.

— Ну, теперь никакие панычи не узнают! — воскликнул атаман. — Данке шён, фрау Карла! Ещё немного усилий — и мой паж будет у ваших ног! О, как я вас понимаю, гнедиге фрау!

...Лука глядел на сызмальства знакомую липовую аллею, на разрушающиеся усадебные колонны, на родные лица поселян. Сейчас усадьбу ломали, а к новой постройке были уже приготовлены кирпичи. Из аллеи доносился стук топора. В пруду плавал мусор и нечистоты. С конюшни доносились знакомые всякому ерусланскому человеку звуки: «Чюки-чюк! Чюки-чюк!»