Михаил Успенский - Невинная девушка с мешком золота

Даже безголовый маэстро поворотил свою корчагу намалёванными глазами в стену. Вот что значит благородный кавалер!

Лука стянул зелёно-бурый сарафан и бросил его в атанор. Не стирать же в самом деле! Потом подошёл к бадейке с водой (видно, в пещере был источник) и стал умывать и ланиты, и перси, и лядвеи. И даже не задумался, что наглые его спутники могут подглядывать. Да ведь наверняка и подглядывали!

Третий, и последний, сарафан был явно выходной — золотисто-жёлтый, с хитрой вышивкой. Не по дорогам бы такую красоту трепать!

— Быстрей, быстрей, — приговаривал Ничевок. — Вечно вы, бабы, собираетесь, как вор на ярмарку...

— Где зеркальце? — гневно завизжат атаман. — Гребешок вот он, а зеркальце где? Сейчас всех за космы оттаскаю, рожи расцарапаю!

Испуганные арап и малец принялись искать зеркало. Куда же они его девали? Или проклятый монах его прихватил с собой? Но зачем?

Лука опомнился и подумал: Аннушка ли такая стерва или он сам? Или это его собственное представление о женщинах вообще?

Только безголовый сохранял хладнокровие, поскольку вся кровь из него уже вытекла, волосы на корчаге не растут, да и не больно-то её расцарапаешь.

Он встал, порылся в чародейном своём барахле и протянул атаману другое зеркальце — простое, оловянное, давно не чищенное.

— Ну, всё-таки не в лужу смотреться, — примиряюще сказал Радищев.

А лучше бы в лужу! Потому что в мутном металле хотя и отразилось лицо Аннушки, но глаза у неё были закрыты. Лик любимой покачивался — туда-сюда, туда-сюда...

Лука отодвинул зеркальце подальше. Та, другая Аннушка, была вся в чёрном и находилась в каком-то непонятном полумраке.

— Зеркальце-то непростое! — ахнул догадливый Лука. — Я Аннушку помянул, вот она мне и показалась! Спасибо, добрый синьор Джанфранко! Вы великий мудрец! Но где же это она?

Изображение само отодвинулось ешё дальше, и атаман понял, что его обожаемая двойница сидит в карете. Напротив неё на своём сиденье так же сонно покачивается старик в тюрбане.

Бесконечны вы, дороги ерусланские... Пока от жилья до жилья доберёшься, всю свою жизнь переберёшь, а если есть у тебя попутчик — то ему расскажешь.

Аннушке пересказывать было почти что нечего — обычное небогатое детство, полусиротство, батюшкино пьянство. Но не всегда пребывали Амелькины столь безнадёжно бедны: одно время батюшка для неё выписал из Солнцедара даже гувернёра-француза, дабы учил её языкам и манерам. Языкам её гувернёр учил, манерам тоже. Вполне возможно, что со временем научил бы и кое-чему ещё, но Аннушка уже взошла в силу и в полной мере овладела коромыслом, превратив его в грозное оружие. Побитый гувернёр бросился к батюшке за утешением, и батюшка Амелькин охотно сделал его своим собутыльником. В самом деле, не одному же пить! Потому и разорился дом вдвое быстрее, чем мог бы.

Крепостных пришлось продать за бесценок, была Аннушка и за хозяйку, и за прислугу. Удачное замужество ей, бесприданнице, не светило, хотя ухажёров из соседних усадеб являлось множество. Только намерения у них были какие-то несерьёзные, и снова приходилось применять коромысло не по назначению.

А потом появился в её жизни добрый молодец, спасший от поругания, а она, глупая, всё испортила тем же коромыслом... И погиб добрый молодец лютой смертью от царских заплечников...

Коварное похищение из тюрьмы поначалу внесло в её жизнь хоть какое-то разнообразие, но всё быстро кончилось, поскольку карета стала для неё той же тюрьмой, хоть и на колёсах.

Капудан-паша как мог развлекал её, кормил вкусно, только после еды хотелось одного — спать и видеть сны.

Во снах этих Аннушка видела себя совсем другой девушкой, и даже не девушкой.

То грезился ей царский дворец — но не тот, глиняный, солнцедарский, а огромный, с бесконечными галереями, увешанными яркими полотнами и уставленными величественными скульптурами, и было у неё в этом дворце множество платьев и туфель. Блестящие придворные крутились вокруг Аннушки, читали ей вирши и приносили на подпись указы. Иногда она выбирала из свиты кого-нибудь покрасивее и вела к себе в будуар. В будуаре начиналось такое, о чём девушка не смела наяву даже мечтать. Слава о ней шла по всему миру, заграничные мудрецы писали ей восхищённые письма, полководцы её расширяли пределы державы, подданные благословляли её...

А то мнилось ей, что она вовсе не царица, но всё равно большая начальница, только не над всей Ерусланией, а лишь над скоморохами, лицедеями, музыкантами, художниками, пиитами и прочей сволочью. Лицедеи устраивали перед ней представления, допрежь того как показывать их всему народу за деньги. Часто Аннушка оставалась недовольна, топала на дерзких ножками, ругала последними словами, требовала переделать действо, а то и вовсе запрещала его...

Были видения и совсем неприятные — например, как она, одетая в кожу и вооружённая небывалой плоской пистолью с барабаном, владычествует над бандой усатых мужиков в полосатых фуфайках, плавает с ними на сказочном стальном корабле, пьёт большими кружками самогон и стреляет в безоружных людей. От таких снов Аннушка кричала и просыпалась, будя бедного капудан-пашу.

Капудан гладил её по голове, утешат, путая ерусланские слова с басурманскими. Он даже стал учить её басурманской речи, которая оказалась не сложней французской либо итальянской. Ешё старик рассказывал ей чудесные истории о жизни пророка Басура.

До того как стать пророком, Басур промышлял кражею верблюдов, подобно всем добрым людям. Однажды, угнав очередного горбатого скакуна, он уснул в седле и свалился. Но до того, как коснуться песка, Басур совершил в уме длительное путешествие по всему миру и понял, как он устроен и чего надо делать.

До этого озарения соплеменники Басура жили тихо, резались между собой по малейшему поводу и покорно внимали слухам о франкском Кайсаре-быке, который покорил уже почти весь мир и вскоре прибудет в пустыню, чтобы всех обратить в свою веру в себя же.

«Не бывать тому!» — воскликнул Басур, отряхая песок с шальвар, и тотчас же вокруг него собрались сотни сторонников. Басур спел им очень длинную песню, в которой просто и доходчиво рассказываюсь, как из маленького племени сделаться владыками мира. А то до него все песни складывали только про Луну, Солнце и верблюдов.

Поначалу всё шло хорошо и прекрасно, но вдруг обнаружилось, что кроме грозного Франгистана со злым Кайсаром на свете существует ещё и Еруслания, не говоря о прочих землях, населенных чёрными и жёлтыми людьми...

Ещё рассказыват капудан, как замечательно жить у султана в cepaлe. Поначалу Аннушка, обманувшись созвучием, думала, что сераль — это такое басурманское отхожее место. А потом поняла, что это такая огромная женская община с одним-единственным мужем. Каково-то будет делить султана с товарками по счастью? Неужели снова придётся браться за коромысло для борьбы с соперницами? Да ещё есть ли там коромысла? Зачем они там? Песок таскать?