Михаил Успенский - Невинная девушка с мешком золота

— Вот он нам и отомстит...

— Не отомстит! Это у него вроде молитвы...

— Ну и слава Тому, Кто Всегда Думает О Нас! А в это же время на этой же дороге люди Фильки либо Афоньки кого-нибудь непременно грабили.

Арапский поэт по ночам сочинял разбойничьи песни. Товарищи на него сердились за то, что он понапрасну переводит свечи, да и до пожару недолго.

Тиритомба отговаривался тем, что вдохновение («этакая дрянь», по его словам) находит на него исключительно в тёмное время суток, и марать бумагу он умеет лишь под треск свечки.

— А воску пчёлы нам ещё наделают! — утешал он собратьев. — Вы лучше послушайте, какая прелесть получилась:

Пасть ему мы на портянки

В назидание порвём

И «Прощание славянки»

На прощание споём!

— Кому порвём-то?

— Ах, я ещё и сам не знаю! — отмахивался поэт. — Часто бывает так, что вирша складывается с конца, а уж он определяет начало...

— Всё-то у тебя складывается с конца... — ворчали разбойники и засыпали беспокойным сном.

Поэт облегчённо вздыхал и возвращался к переложению басни «Енот и Блудница»:

Блудница как-то раз увидела Енота

И вдруг припала ей охота...

— Нет, не так! — сердился Тиритомба сам на себя и начинал переделывать:

Енота как-то раз увидела Блудница

И ну над ним глумиться:

"Ах, миленькой Енот! Коль ты не идиот,

Изволь сейчас со мной соединиться..."

"И, матушка, задумала пустое, -

Енот разумной отвечал, -

Ведь Человек — начало всех начал,

Как Протагор когда-то отмечал,

А я — животное .простое.

Себя забавами амурными не льщу,

Но пишу завсегда в ручье я полощу.

Ты ж — впрочем, это между нами, -

И за столом сидишь с немытыми руками,

Хоть я и полоскун.

Зато не потаскун!

И то сказать: коль ты Блудница,

Изволь-ка на себя, кума, оборотиться!"

Рыдаючи, ушла Блудница посрамленна...

О, если б так исправиться могла и вся Вселенна!

После этого вдохновенный арап утирал со лба пот и шумно отдувался, осознавая всю глубину и значение своего дара.

Но подобные вирши вряд ли могли способствовать разбойничьей славе: вдруг люди заподозрят лесных братьев в благонравии? Нет, песни нужны либо боевые и кровожадные, либо печальные — в зависимости оттого, гуляет ли разбойник на вольной воле или сидит в узилище.

— Сделаем! — пообещал поэт. — Вот к примеру:

Есть в природе утёс.

Он зарос, как барбос,

Диким мохом и горькой полынью

И стоит сотни лет,

Словно грозный скелет

Меж землёй и небесною синью.

На вершине его

Нет совсем ничего,

Только ветер, как бешеный, воет...

Да лишь чёрный козёл

Там притон свой завёл

И на нём своих козочек кроет.

Лишь однажды один

Удалой крокодил

До вершины добраться пытался.

Но козёл зорко бдил:

На рога подцепил

И жестоко над ним надругался!

Крокодиловый стон

Услыхал наш Платон,

И житьё ему стало не мило.

Он надел свой камзол:

"Ты ответишь, козёл,

За скупую слезу крокодила!"

Трое суток в пургу,

По колено в снегу,

Поднимался герой по верёвке...

И не ведал козёл,

Что отважный провёл

На скале три холодных ночёвки!

Только в тот самый миг,

Как вершины достиг,

В атамане вся кровь закипела:

"Ты, козёл вороной,

Извини, дорогой,

Что погиб не за правое дело!"

...И доныне стоит

Тот утёс и хранит

Все подробности смертного боя...

Да и мы тут, внизу,

Крокодилью слезу

Вспоминаем, товарищ, с тобою..

Разбойники выслушали эту вдохновенную импровизацию с большим сомнением.

— Так и непонятно, чья в конце победа вышла, — сказал Куприян Волобуев. — И крокодилу в наших краях вроде бы неоткуда взяться...

— Это потому, что вы не знаете законов пиитики! — горячился Тиритомба. — Непременно должна быть некая недоговоренность, незаконченность... А крокодил — это же символ!

— Народ не поймёт!

Арап вздохнул и принялся грызть перо. Гусиные перья для него разыскивали по всему лесу товарищи: всё равно делать им было нечего.

Снова накатывало вдохновение на маленького арапа:

Живёт моя красотка

В высоком терему,

А на окне решётка -

Похоже на тюрьму.

Я знаю, у отрады

Есть грозный часовой.

Но не надейтесь, гады.

Не будет он живой!

— Вот это по-нашему, по-разбойничьи!

Тиритомба продолжал, сверкая белками глаз:

Сражу я часового

И брошусь в ноги к ней,

И вымолвлю два слова

Я о любви моей!

Красотка же на это

Заявит, что я груб,

И не дождусь ответа

Её горячих губ...

— Это почему же? — насторожились злодеи.

— А вот почему:

Скажу я: «Ну и что же?»

Слезинки не пролью.

Пойду в хмельном загуле

Топить любовь свою...

— Что-то не больно складно, — сказал Волобуев.

— Профан! Тут ложная рифма! Не может ведь герой по-матерну выражаться! Слушайте дальше:

И там, в угаре пьяном,

Воскликну: "Наплевать!

Ребята, на фига нам

Народ освобождать?

Народ, как та красотка,

Отвергнет молодца:

Ему нужна решётка

И сторож у крыльца!

Школяры-разбойники глубоко задумались.

— Пан поэт, — осторожно сказал наконец Яцек Тремба, — да ведь с такими песнями мы всю нашу пропагацию псу под хвост пустим...

— Точно! — подтвердили сообщники.

Тиритомба обиделся, перекусил перо пополам, дунул на свечку и пошёл к себе в досадный угол, чтобы заспать обиду на духовитом полушубке.

Атаману же Платону Кречету настало время подниматься: уже светало, и надо было идти на утёс, чтобы держать там романтическую вахту. Пузею он захватил с собой: вдруг да придётся пальнуть для острастки?

...Вернулся Лука только ко второму завтраку. Шайка лакомилась оладьями с мёдом и слушала разглагольствования Трембы.

Тот, ни много ни мало, излагал в наглую основы ватиканской веры:

— ...и вот после трудов праведных по созданию Вселенной прилёг Папа на лавку, дабы отдохнуть. И подкрался к нему Враг рода человеческого на белоснежных крыльях и накапал в ухо спящему Креатору своего ядовитого семени, дабы погубить. Но не дремал Внук Святой, налетел на Врага, сел ему на голову вольным орлом и пометил Нечистого, и бежал Диавол, смердя во мраке...

— Откуда же Внуку взяться, коли Сына ешё не было? — встревожился Волобуев.

— Высшие Существа потому и Высшие, что презирают причинно-следственные связи, — мягко, как дурачку, объяснил Тремба. — Пробудился Папа Александр от нестерпимой боли и горько возрыдал. Но внук Святой утешил его, и тогда родил Папа на защиту себе сына и назвал его Чезаре, то есть Цезарь, а по-вашему — Кесарь. И поклялся тот Кесарь отомстить люто обидчику Отца своего и пособникам его...

Лука стоял за углом сторожки и терпеливо слушал ватиканскую ересь.

— А пособников тех было много: и Орсини, и Сфорца, и Медичи, и Феррари, и Ламборджини, и Фиат убогий, и Альфа-Ромео, и Бета-Джульетта, и бессчётные кардиналы. Действовать пришлось и клинком, и ядом — били врага его собственным оружием и на его же территории. Но не Дремал и нечистый: перепутал однажды во время дружеской встречи с кардиналом Адриано де Корнето бутылки, и отравленное вино оказалось в бокалах Папы и Сына...