Эйта - Лягушки, принцессы и прочие твари [СИ]

Куциан заметил ее сразу. На том балу в честь прибытия джоктской миссии она подпирала стенку и смотрела угрюмо в бокал с разбавленным вином. По ней скользили безразличными взглядами, какой-то слуга чуть не наступил ей на ногу. Ее не замечали, и она отказывалась замечать что-либо. Она казалась олицетворением одиночества, человеком не из этого мира, другой… не похожей. В Джокте девушки были другие. Слишком яркие, порывистые, легкомысленные. Лика же будто потихоньку выцветала из этого мира.

Как красные нитки на маминых вышивках.

Он подошел к ней и сказал: «привет». И, глядя на ее вспыхнувшее радостью лицо, улыбнулся.

Он не знал, что это Малаилика, вторая принцесса Талимании. На портретах ее рисовали гораздо ярче, больше похожей на свою старшую сестру, чем на нее саму. Он бы ни за что не решился с ней заговорить, если бы знал.

Куциан до сих пор не мог себе простить, что не подумал, что об их теплых отношениях отец напишет в докладной записке Совету. И уж тем более не предполагал, что ему поручат принцессу потихоньку устранить. Редкая глупость, пытаться повредить принцессе на ее родной земле! Стариков оправдывало только то, что они давным-давно забыли, в чем именно заключается суть королевской семьи.

Куциан и до этого недолюбливал отца, а тот платил ему взаимностью. Отец считал Куциана слишком слабохарактерным, слишком добрым; Куциана вообще очень многие называли добрым, и ему иногда казалось, что на слово «добрый» у него скоро начнется аллергия.

А он не был добрым. Просто когда выбор встал между любимой на тот момент девушкой и интересами Совета, он выбрал девушку, искренне не понимая, почему должен поддерживать Совет. Ведь Совет занимал его место и место его отца. И если отец считал, что Совет действует на благо страны, поэтому род Гостаф должен его поддерживать… что же, у Куциана для отца были плохие новости.

Старики на заседаниях ссорились, курили, пили и понемногу таскали из общей сокровищницы. Среди них были неплохие политики, этакие негласные лидеры. Но эти лидеры больше грызлись между собой, чем управляли государством.

Это знал последний торговец на базаре, но отец почему-то верил в Совет даже, наверное, больше, чем в Близнецов. Наверное, без этой веры ему было бы просто незачем жить.

Куциан же давно ни во что, да и никому, кроме себя, не верил. И не делал ничего, что не согласовывалось с его точкой зрения. Отец его называл эту черту ишачьим упрямством. Отца она очень злила. Куциана бесполезно было переубеждать: он решал что-то и твердо стоял на своем, он не сгибался под влиянием обстоятельств, и отец на его фоне казался слабее, ниже, старше, трусливее, чем он был на самом деле.

С годами это раздражало отца Куциана все больше, и именно это привело его к решению сдать сына Совету в качестве подопытной лягушки. Если бы отец воспротивился этому наказанию за не слишком-то большую, по сути, Куцианову провинность, его клятвы Вефию, произнесенные через год после спешного отъезда из Талимании, до такого наказания бы не дошло. Куциана просто милостиво казнили бы. Но, в отличие от сына, отец приказания вышестоящих никогда под сомнение не ставил, и даже не пробовал оспорить. Так его воспитали. К тому же после того, как Куциану сошел с рук отказ подчиняться государству, отказ от принятой в государстве ветви веры оказался последней каплей.

Если бы была жива мать Куциана… но и здесь ему не повезло: незадолго до Наводнения Ташхаса Гостаф поехала в деревушку Медвежий Лог, что у самой границы, с благотворительным визитом. Там находился пансион для девочек из неблагополучных семей. Это была талиманская придумка, которая в свое время очень понравилась Ташхасе. Правда, пансион состоял при храме Веды, а не Вефия, как в Талимании. Ташхаса вообще увлекалась всем талиманским. Она всю свою жизнь подчинялась главе рода, как и было принято, и Талимания казалась ей страной свободы, страной, где все решают за себя сами. Она никогда там не была; Талимания была ее мечтой о рае, как Куциан догадывался, мало чего общего имевшей с Талиманией настоящей.

Естественно, приграничную деревушку смыло одной их первых, Наводнение было местью за Мор и прокатилось волной от Талиманской границы до Лаашской. Мальчик остался сиротой. Отец так и остался вдовцом: жена ему была больше не нужна, у него и так было двое сыновей, продолжателей рода. Этого хватало с лихвой. А для всего остального есть тихие улочки на окраинах городов и исполнительные девочки, были бы деньги.

Куциан был младшим. Он не любил своего старшего брата, Бахдеша, терпеть не мог. Когда Куциан был маленьким, тот вечно дразнил его за талиманское имя. И Куциану было горько и обидно: разве он виноват, что мама любила Талиманию больше Джокты и уговорила отца назвать младшего сына на талиманский манер? Разве он, Куциан, виноват в том, что был отдан на откуп матери, и, пока Бахдеша обучали искусству войны и основам науки о мире, младшего брата учили бесчисленным языкам и дипломатии? Только тренировки с оружием у братьев иногда совпадали, но вместо здорового дружеского соперничества получалось избиение. Бахдеш не упускал случая поколотить Куциана, а Куциан сдерживался, стиснув зубы: когда-нибудь спрятанный кинжал непременно вонзился бы в сердце брата.

Куциан так и не смог простить брата за то, что он совсем забыл мать и высмеивал все, что она сделала. И, когда Бахдеш отправился в храм, чтобы серьезно заняться науками, таким образом поклонившись Веде, Куциан тайно принес клятвы Вефию.

Не потому, что верил в него — просто чтобы отомстить. Глупость, и за эту глупость он поплатился.

Как мама когда-то. А еще Лика жила на земле Вефия…

Это вскрылось через полгода, после чего Куциану припомнили и не устранение талиманской, какеетам принцессы, и талиманское имя… объявили шпионом и предателем; вместо казни употребили талиманский обычай, решив, что это будет хорошая шутка.

А шутка неожиданно вывела Куциана на встречу со своим прошлым. Помогла вырваться. Оказалась не такой страшной казнью, как ее малевали.

Пути Вефия ведает только Веда, и только Вефий может Веду обогнать, как говорится. Куциан отсидел в лягушке около полугода, и когда он совсем уже потерял всякую надежду, его похитили. Однако Вефий все же опоздал.

Сидя в банке Куциан утратил даже те капли веры, что в нем были. Он мучился вопросами: почему Вефий допустил смерть матери? Почему допустил такое плачевное положение Куциана? И вера исчезла очень быстро. Будто ее и не было никогда. Вполне возможно, ее и правда не было.

Куциан был крайне практичен. Для него верить было очень просто: он приносит клятвы и жертвенные дары. Он верит. Ну, по крайней мере, вроде как рискует за веру, это же должно как-то зачесться? За это Бог или Богиня должны его защищать. Нет защиты — нет веры.