Ирина Смирнова - Госпожа поневоле или раб на халяву

Мышь вела себя подозрительно и непредсказуемо. Слушаться она меня наотрез отказывалась, при этом еще и сама рвалась командовать… и, марбхфхаискорт! То, как она отбрила Светлого, мне понравилось!

Нет, как женщина она к жизни была не приспособлена абсолютно. Готовила так себе, убиралась и того хуже, юмор у нее был, опять же… специфический. Но если уж выбирать между ней и этим светлым засранцем, отстрапонь его чертова бабушка, то мышь предпочтительнее… раз так в тысячу.

Так что ладно уж, раз я решил остаться тут надолго… Ну, вернее, если мышь меня оставила… Интересно, кстати, это она ко мне прикипела все-таки или назло Светлому так поступила?

Я грустно посмотрел на синюю шкалу миадерпиана, упорно крадущуюся вверх: как бы я тут ни храбрился и ни пытался убедить себя, что все дело в моей невъебенной неотразимости, но, дьявол всех покусай, подсознание упорно сигнализировало, что мне просто сильно повезло… И это Светлый облажался по всем статьям. Веди он себя иначе — висел бы я уже в его комнатке для воспитания, ручками вверх и ножками вниз… если повезет. А то мог бы и вниз головой подвесить, для прилива крови к мозгу… чтобы перевоспитание лучше усваивалось.

Так что, марбхфхаискорт, придется потерпеть мышиную блажь и даже подыграть ей, что я готов ее слушаться и вообще быть пай-мальчиком. Может, даже посуду помыть завтра?

Я тихонечко перестелил диван, взял первую попавшуюся книжку и попробовал почитать. Не получалось. Было как-то тоскливо и неуютно.

Марбхфхаискорт! Я выглянул в коридор. Мышь по-прежнему сидела на кухне и смотрела в окно. Вернувшись, я снова плюхнулся на диван и схватил книжку. Не читалось. Днем было так хорошо и легко, а тут просто давит что-то…

Отбросив книгу, я прошел на кухню, аккуратно обошел сидящую у двери мышь, и, подойдя к раковине, включил воду и задумался… Черти ее всю перебей, как эта посуда правильно моется?!

Мышь понаблюдала за мной с минуту, потом уже знакомо хмыкнула и спросила:

— Это был какой-то особенный урод или они там все такие? Губку возьми, вон, видишь, зеленая? А в бутылке мыло для посуды.

— Особенный, — я взял в руки губку, покрутил ее в руках, потом вылил из бутылки мыло и принялся тереть тарелку. Эта зараза так и норовила выскользнуть из рук обратно в раковину.

Мышь любовалась представлением со все возрастающим интересом.

— И чем он так отличился? Маньяк, несчастный влюбленный без взаимности, или просто ты ему в чай неудачно плюнул? Если бы ему дали, он бы тебя прямо на моей кухне разложил, — она брезгливо поморщилась.

Вообще разговаривала мышь на удивление спокойно, своим прежним слегка насмешливым тоном, словно не шипела и не рычала еще недавно так, что даже мне было страшно.

— И маньяк, и влюбленный, и… куда я ему только не плюнул! — усмехнулся я, радуясь, что все снова вроде как налаживается и противное неприятное чувство, мешающее спокойно глотать, рассосалось.

Беспокоили только воспоминания, которыми Светлый пальнул в мою мышь. Была бы у меня хоть крупица прежней магии — прощупал бы сейчас аккуратно мысли у нее в голове и успокоился. А так… Марбхфхаискорт! Сидит, молчит, фигню всякую думает… Напрягает.

— Ясненько… насчет того, куда больше нос не совать, все понятно? — спинным мозгом чувствую: сверлит меня взглядом, реакции ждет.

Ну, я же решил побыть хорошим, на словах-то уж точно, хотя отвратительно хотелось сострить что-то типа: "Не очень, завтра снова слазаю…"

Наступив на горло песне, я процедил:

— Понятно.

И тут эта чертова тарелка все-таки выскользнула у меня из рук, я успел ее поймать до того, как она шлепнулась со звоном в раковину, быстро ополоснул, а мышь, как бы невзначай, заметила:

— Суп с мылом сам есть будешь.

Я только начал поворачиваться к этой… этой… ведь стараюсь же! Ценить должна, через себя переступаю, впервые за свои шесть сотен лет посуду решил помыть, а вместо благодарности — опять унижают?! Марбхфхаискорт!

Но сказать я ей ничего не успел, потому что тарелка вновь выскользнула, и в этот раз более успешно. С грохотом она разлетелась по полу на мелкие осколки. А красивая такая была, прозрачная, зелененькая… и скользкая, как жаба, бесы ее надуй через трубочку.

Мышь вытянула ногу в смешной пушистой тапочке и пошевелила осколки. Еще полюбовалась на них, черти ее… маслом смажь, как на произведение искусства, вдумчиво так. Подняла на меня глаза.

— В первый раз посуду моешь? Ну, в принципе неплохо справляешься, — это она сейчас издевается опять, что ли?! Но мышь даже не улыбнулась, когда похвалила: — Молодец. Одна проблема… — вроде говорила совершенно серьезно, но почему-то создавалось впечатление, что она с трудом сдерживается, чтобы не засмеяться: — Денег у меня хватит или на новые тарелки, или на новые плетки. Что будем делать?

Точно — издевается. А я уж было почти поверил, что оценила и хвалит… Марбхфхаискорт!

Швырнул губку в раковину, развернулся и гордо прошествовал мимо мыши. Ненавижу!

Быстро влетел к себе, хлопнул дверью… побегал по комнате, успокоился, упал на диван. Подождал минуту — тишина. Прощения просить никто не торопится. Снова из меня сделала идиота, унизила и радуется тихо.

Выглянул в коридор. Да, по-прежнему на кухне. Нет, чтобы осколки подмести… Желудок ненавязчиво намекнул, что я собирался плотно поужинать. А делать это надо где? Правильно, марбхфхаискорт! Там же, где сидит мышь…

Похоже, посуду придется домыть, да еще и убрать за собой.

— Где у тебя то, чем осколки смести можно?

Мышь на то, что я оскорбился до глубины души, вообще не обратила внимания. Сидела спокойно, смотрела, как ни в чем не бывало, и ответила так же:

— Под раковиной совок и веник, — потом в ее голосе прозвучала легкая заинтересованность: — Слушай… А скажи-ка мне, товарищ темный, о чем ты думал, когда взламывал замок и лез в комнату, на двери которой ясно написано, что этого делать нельзя? Я не ругаюсь, и наказывать больше за это не собираюсь. Просто ответь.

Я решил играть по ее правилам. Сначала достал совок и веник, бесы его по прутику раздери. Смел все осколки и задумчиво замер с совком в руках, пытаясь понять, что теперь с этим делать. Вспомнил, что ведро с мусором было под раковиной, выбросил содержимое совка. Поставил орудия чистоты на место. И только потом, включив воду и взяв в руки очередную тарелку, процедил:

— Потому что ты же, как специально, рисунок этот повесила… Написала бы просто: "Мастерская, не заходи", я бы, может, и не полез. А "Не влезай — убьет" — это же просто провокация!

Мышь с минуту смотрела на меня, поверх очков, большими глазами. Огромными просто, потому что они у нее от моих слов словно вдвое увеличились. Потом она вообще сняла очки и продолжила любоваться мною, как невидалью редкостной. Причем вот не чудом невиданным, а именно чудаковатой невидалью. Потому что обычно я люблю, когда мною любуются, а тут — занервничал даже. Особенно после того, как мышь вдруг сдавленно хрюкнула, откашлялась и, предупреждающе вскинув руку, просипела: