Терри Пратчетт - Маскарад [litres]

– Надо ж, а я ни разу не слышала!

– Ты большей частью отсутствовала в дилижансе.

– О.

– На последней остановке он говорил о блинчиках с лимоном, – сказала матушка. – И о картофельном пюре с маслом.

– От твоих описаний у меня слюнки потекли, – ответила нянюшка. – Слушай, где-то в мешке должен был заваляться пирог со свининой…

Храп резко оборвался. Вверх взлетела рука, отбросившая носовой платок в сторону. Открывшееся лицо оказалось дружелюбным, бородатым и… маленьким. Человек одарил ведьм робкой, намекающей на свиной пирог улыбкой.

– Желаешь кусочек, господин хороший? – предложила нянюшка. – У меня и горчичка найдется.

– О, неужели, милая дама? – визгливым голосом отозвался толстяк. – Ну надо ж, уж и не припомню, когда последний раз ел пирог со свининой. Ой…

Толстяк скорчил гримасу, как будто сказал что-то не то, но тут же его лицо снова радостно расплылось.

– А еще есть бутылка пива, если хочешь промочить горло.

Нянюшка принадлежала к той категории людей, которым зрелище того, как едят другие, доставляет почти такое же удовольствие, как и сама еда.

– Пиво? – отозвался мужчина. – Пиво? Знаете, обычно мне пиво не позволяется. Якобы оно мне вредит. А на самом деле я бы отдал что угодно за бутылочку пива…

– Простого «спасибо» будет достаточно. – Нянюшка передала ему бутылку.

– И кто ж тебе не позволяет пить пиво? – полюбопытствовала матушка.

– По сути, я сам виноват, – донеслось сквозь облако крошек. – Сам угодил в эту ловушку…

Звуки снаружи изменились. Мимо замелькали огни города. Дилижанс замедлил ход.

Толстяк судорожно затолкал в горло последний кусок пирога и влил туда же остатки пива.

– О, чудо… – произнес он, после чего откинулся на спину и снова закрыл лицо носовым платком.

Но тут же отогнул один уголок.

– Только никому не говорите, что я с вами разговаривал, – предупредил он. – Однако знайте: отныне и вовек Генри Лежебокс ваш верный друг.

– И чем же ты занимаешься, Генри Лежебокс? – осторожно осведомилась матушка.

– Я… ну, можно сказать, я работаю горлом.

– Понятно. Мы так и подумали, – кивнула нянюшка Ягг.

– Нет, я имел в виду…

Дилижанс остановился. Захрустел гравий – с крыши дилижанса полезли вниз путешественники. А затем дверь открылась и…

Взору матушки предстала огромная толпа. Люди взволнованно таращились в дилижанс. Рука матушки автоматически потянулась поправить шляпу, но в этот самый момент несколько других рук протянулись к Генри Лежебоксу. Тот сел, нервно улыбаясь, и безропотно предоставил вывести себя наружу. Несколько раз толпа начинала скандировать некое имя. Но это было не имя Генри Лежебокса.

– А кто такой Энрико Базилика? – спросила нянюшка Ягг.

– Понятия не имею, – ответила матушка. – Может быть, это человек, которого так боится наш толстяк?

Постоялый двор представлял собой полуразвалившуюся хижину с двумя гостевыми спаленками. Как беспомощным, путешествующим в полном одиночестве старушкам, ведьмам выделили одну из комнат. Очень разумное решение, иначе последствия были бы непредсказуемы.

Лицо господина Бадьи обиженно вытянулось.

– Может, для всех вас я просто какая-то шишка из сырного мира, – сказал он. – Вы, наверное, считаете, что я самый обычный тупоголовый деляга, который не распознает культуру, даже если она будет плавать в его чае. Но я много лет подряд покровительствовал оперным театрам. И могу почти целиком пропеть…

– Я абсолютно не сомневаюсь, что вы посещали Оперу не раз и не два, – перебил Зальцелла. – Но… много ли вам известно о нашем производственном процессе?

– Я бывал за кулисами многих театров…

– Вот именно. Театров . – Зальцелла вздернул голову. – Но театр даже близко не похож на оперу. Опера – это не просто театр, где поют и танцуют. Опера – это опера. Вам может показаться, что пьеса вроде «Лоэнлебдя» полна страсти. Но по сравнению с тем, что происходит за сценой, это так, детские шалости. Все певцы не переносят друг друга на дух, хор презирает певцов, и те и другие ненавидят оркестр, и все вместе боятся дирижера; суфлеры с одной стороны сцены не разговаривают с суфлерами противоположной стороны, танцоры, вынужденные поддерживать форму, сходят с ума от постоянного недоедания, и это только цветочки, а вот ягодки начинаются, когда…

В дверь постучали. Серии стуков были мучительно нерегулярными, как будто стучащему приходилось изо всех сил концентрироваться, чтобы выполнить свою задачу.

– Уолтер, ты можешь зайти, – отозвался Зальцелла.

Подволакивая ноги, вошел Уолтер Плюм. В каждой руке у него болталось по ведру.

– Пришел наполнить ведерко для угля, господин Бадья!

Бадья неопределенно помахал рукой и вернулся к разговору с главным режиссером.

– Так на чем мы остановились?

Зальцелла, не отрываясь, следил за движениями Уолтера, пока тот аккуратно, кусок за куском, перекладывал уголь из одного ведерка в другое.

– Зальцелла?

– Что? О! Прошу прощения… так о чем я говорил?

– Что-то насчет цветочков и ягодок.

– Гм? Ах да. Да. Так вот… видите ли, обычные актеры очень отличаются от актеров оперы. В обычной театральной постановке и млад и стар найдет себе соответствующую роль. Главное – талант. Поэтому театральным актером можно быть всю жизнь. И с возрастом человек лишь оттачивает свое мастерство. Но если ваш талант кроется в танцах или пении… Время крадется за тобой, как вор, все… – Он развел руками, подыскивая подходящее слово, но, так и не обнаружив оного, неловко закончил: – Все время. Время – это яд. Зайдите однажды вечером за кулисы и понаблюдайте. Вы увидите, что танцовщицы постоянно крутятся перед зеркалами, выискивая первые признаки грядущего возраста, а следовательно, несовершенства. Понаблюдайте за певцами и певицами. Все постоянно на взводе, каждый знает, что сегодняшнее выступление может стать последним идеальным выступлением и завтра все будет по-другому. Именно поэтому все так ищут удачи. Понимаете? Все эти разговоры о живых цветах, которые приносят несчастье, они из той же серии. То же самое с зеленым цветом. И с ношением настоящих драгоценностей на сцене. И настоящими зеркалами на сцене. И свистом на сцене. Оттуда же пошло это подглядывание за зрителями через дырку в главном занавесе. И использование только новых коробочек с гримом в вечер премьеры. И вязание на сцене, даже во время репетиций. Желтый кларнет в оркестре – это к несчастью, и не спрашивайте меня почему. А если представление еще до своего окончания вдруг прервалось – хуже этого и быть не может. Лучше разбить тысячу зеркал или несколько месяцев просидеть под лестницей.

За спиной Зальцеллы Уолтер аккуратно положил в ведерко последний кусок угля и тщательно обмел его щеточкой.