Терри Пратчетт - Мелкие боги [litres]

Ворбис лишь улыбнулся ему и услужливо подставил под удар свою щеку.

Однако Брута успел-таки остановить уже движущуюся вперед ладонь.

– Нет, не буду, – хрипло промолвил он.

И тогда, в первый и последний раз, он увидел действительно разъяренного Ворбиса. Много раз он видел дьякона рассерженным, но тот гнев приводился в действие разумом, он включался и выключался по мере необходимости. Сейчас же на поверхность вышло нечто другое, неконтролируемое. Оно промелькнуло по лицу Ворбиса и исчезло, однако Брута успел его заметить.

А потом Бруту обхватили крепкие руки стражников. Ворбис сделал шаг вперед, похлопал юношу по плечу, заглянул ему в глаза и мягко произнес:

– Выпороть его, но смотрите, не забейте до смерти. Пусть огонь доведет дело до конца.

Один из иамов явно хотел что-то сказать, однако, увидев выражение лица Ворбиса, осекся.

– Исполняйте приказ!

Мир тишины. Ни единого звука, только свист ветра в перьях.

Отсюда мир кажется круглым блином, окаймленным полоской моря. Все видно от горизонта до горизонта. Ярко светит солнце.

Но глаза устремлены на землю, они пытаются различить знакомые формы…

…И вот там, в полях, на границе пустыни…

…На маленьком холме…

…Движется крошечный панцирь, оскорбительно выставленный напоказ…

Орел беззвучно сложил крылья и стрелой ринулся к земле, весь мир закружился вокруг крошечного силуэта, который стал теперь центром внимания птицы.

Ближе, ближе…

…Когти выпущены…

… Схватить …

…И вверх…

Брута открыл глаза.

Спину раздирала мучительная боль, но он уже научился отключать свои чувства.

Сейчас он лежал распластавшись на какой-то поверхности. Руки и ноги его что-то держало, очевидно кандалы. А вверху – голубое небо. Сбоку – величественный фасад храма.

Чуть повернув голову в другую сторону, он увидел безмолвную толпу. И коричневый металл железной черепахи. В нос ударил запах дыма.

Кто-то поправил кандалы на его руке. Брута поднял глаза на инквизитора. Что-то следует сказать… Ах да.

– Черепаха Движется? – пробормотал он.

– Только не эта, мой друг, – вздохнул инквизитор.

Мир под Омом закружился. Орел стремительно набирал высоту, необходимую для того, чтобы наверняка расколоть черепаший панцирь, а разум Великого Бога оцепенел от экзистенциального ужаса – подобный ужас испытывает всякая черепаха, из-под лапок у которой вдруг взяли и выдернули землю. Ясными оставались только мысли Бруты, паренек стоял на пороге смерти…

«Я лежу на спине, становится все жарче, и я умру…»

Осторожно, осторожно. Сосредоточься, сосредоточься . Он выпустит тебя в любое мгновение…

Ом вытянул тощую шею, оглядел птичье тело – вот оно, нужное место, – раздвинул головой коричневые перышки между орлиными лапами и сомкнул челюсти.

Орел изумленно мигнул. Никогда еще черепаха не поступала так с орлом.

В маленьком серебристом мире его разума внезапно прозвучали мысли Ома:

– Мы ведь не хотим причинять друг другу боль, верно?

Орел снова мигнул.

Воображение у орлов развито очень плохо; орлиного ума хватает ровно настолько, чтобы осознавать лишь самые простые факты. Но даже этого воображения хватило, чтобы представить, что произойдет, если выпустить из когтей тяжелую черепаху, вцепившуюся челюстями в твое самое интимное и жизненно важное место.

Из глаз его потекли слезы.

А потом в орлином сознании появилась еще одна мысль.

– Итак, давай договоримся. В противном случае ты – меня… я – твои. Понимаешь? Очень важно, чтобы мы друг друга понимали. А сейчас я хочу, чтобы ты сделал следующее…

Орел взмыл в потоке восходящего теплого воздуха и поспешил к сверкающей вдали Цитадели.

Ни одна черепаха прежде так не поступала. Ни одна черепаха во всей множественной вселенной. Но, с другой стороны, обычным черепахам незнаком неписаный девиз квизиции, гласящий: «Cuius testiculos habes, habeas cardia et cerebellum».

«Если ты завладел их, э-э, вниманием, считай, ты завладел их душами и сердцами».

Бедн пробирался сквозь толпу, Фергмен двигался следом. В этом и преимущество и недостаток всякой гражданской войны, по крайней мере в самом ее начале, – все одеты одинаково. Куда проще узнавать врагов, одетых в одежду другого цвета или говорящих с каким-нибудь смешным акцентом. Их даже можно называть «косоглазыми» или еще как-нибудь. Очень упрощает жизнь.

«Эй, – внезапно подумал Бедн. – Это же почти философская мысль. Жаль только, я не доживу, чтобы поведать ее хоть кому-нибудь».

Большие храмовые двери были приоткрыты. Толпа безмолвствовала и напряженно внимала. Он вытянул шею, пытаясь разглядеть, что происходит, но потом вдруг заметил стоявшего рядом легионера.

Это был Симони.

– Но я думал…

– Она не работает, – с горечью в голосе произнес Симони.

– А ты?..

– Мы все сделали правильно! Что-то сломалось!

– Скорее всего, виновата местная сталь, – нахмурился Бедн. – Много мелких деталей и…

– Теперь это уже без разницы, – махнул рукой Симони.

Его вялый голос заставил Бедна посмотреть туда, куда смотрела вся толпа.

Он увидел еще одну железную черепаху – точный макет, установленный над решеткой из железных прутьев, на которой пара инквизиторов разводила огонь. А к спине черепахи был прикован…

– Кто это?

– Брута.

– Что?!

– Я понятия не имею, что произошло. Он ударил Ворбиса… Или не ударил. Или сказал ему что-то. В общем, привел того в бешенство. Ворбис немедленно остановил церемонию и…

Бедн бросил взгляд в сторону храма. Бритый череп дьякона ярко блестел на солнце, выделяясь среди грив и бород церковных иерархов, что толпились в замешательстве в храмовых дверях.

– Надо срочно что-то предпринять, – решительно промолвил Бедн.

– Но что?

– Можно взять штурмом лестницу и спасти его.

– Их значительно больше, чем нас, – возразил Симони.

– А когда их было меньше? Не могло же их число словно по волшебству увеличиться?

Симони взял его за руку.

– Ты ведь философ, верно? – спросил он. – Вот и размышляй логически. Посмотри на людей!

Бедн оглядел толпу.

– Ну и что?

– Происходящее не нравится им, – объяснил Симони. – Послушай, Брута в любом случае умрет. Но если он умрет вот так, как сейчас, это будет иметь очень важное значение. Люди могут не понимать, действительно не понимать, форму вселенной и всякие прочие премудрости, но они будут помнить, что Ворбис сделал с живым человеком. Согласен? Неужели ты не осознаешь, что смерть Бруты станет символом? Мы получим его наконец – тот символ, в котором так нуждаемся!

Бедн смотрел на такого далекого Бруту. С паренька сорвали всю одежду, кроме набедренной повязки.

– Символ, значит? – переспросил он. В горле у него резко пересохло.