Вадим Шефнер - Лачуга должника и другие сказки для умных (сборник)

Только так ли уж мне нужна их долгая работа? Я пенсионер, мне пошел уже шестьдесят четвертый год, а вдобавок я холостяк, и завещать мне эти часы некому. Так что, если меня ударит кондрашка раньше, чем испортятся эти антиударные часы, то их опишут, реализуют через комиссионный магазин, и достанутся они неведомо кому. Ну что ж, покупай их себе на здоровье, неизвестный товарищ! Мне не жалко.

А до этих часов у меня были другие, золотые. Я таскал их на руке с девятнадцати лет – и ничего им не делалось. Много ремешков я сменил, а часы все шли минута в минуту, секунда в секунду, и ни разу я их не носил в починку.

Вы тут сразу же в уме произведете подсчет: 63–19 = 44 – и скажете мне: «Врешь, не может этого быть, чтобы часы шли без ремонта сорок четыре года!» – «А вот шли! – отвечу я. – Не в таком возрасте я, чтобы врать».

Тут вы зададите мне еще один хитрый вопрос: «А что же стало с этими замечательными часами, которые сорок четыре года шли без отдыха и ремонта? Сломались они все-таки?» «Не сломались они, – отвечу я. – Они исчезли». Проснулся я ночью и вижу: часов нет. Ремешок лежит на ночном столике, а часов нет. Только щепотка серой легкой пыли осталась на ремешке. Часов не стало.

Но перед этим я видел сон, который напомнил мне одно таинственное происшествие, случившееся со мной в молодости. И мне стало ясно, почему исчезли мои часы.

Если вас интересует эта история, я изложу ее вам. Из этой истории вы заодно узнаете, почему я ни на ком не женился.

Родителей и места своего рождения я не помню и выдумывать на этот счет ничего не хочу. Ведь я вам быль рассказываю, а не анкету заполняю. Начну с того, что долго был беспризорным, а затем очутился в одном ленинградском детдоме. При детдоме была школа и механическая мастерская. Когда состоялся выпуск нашего возраста, многих ребят детдом сразу устроил на производство, хоть в те годы еще была безработица. Я попал на один номерной завод и стал работать на прессе. Еще я поступил в заочный механический техникум.

Первое время после выпуска я жил в помещении детдома, а затем мне и моему одногодке Гоше Находкину предоставили комнату в двадцать три метра в коммунальной жактовской квартире на Лиговке. Детдом нам с Гошей выделил из своих фондов две кровати, два стула, стол, примус и большой чайник, а кастрюлю и тарелки мы купили на свои.

Жили мы с Гошей без ссор, душа в душу, все делили пополам и с надеждой глядели в свое неясное будущее. На стену мы повесили расписание предстоящей жизни, где были нами распланированы наши успехи в учебе и в работе на несколько лет вперед. Еще скажу, что обеды мы готовили поочередно и через день дежурили по уборке комнаты. У нас было довольно чисто и всегда пахло духами. Дело в том, что Гоша работал слесарем-ремонтником на фабрике «Ленжет», где делают парфюмерию, и иногда приносил оттуда духи. Конечно, он не выносил духи флаконами, а наливал их в небольшую грелку детского размера. Он эту грелку привязывал на живот, под брюки. Так как на фабрике той работали все больше женщины, то и в проходной дежурили женщины, и мужчин они ниже пояса стеснялись проверять на предмет выноса продукции. Конечно, эти Гошины действия носили, так сказать, характер антиобщественный и даже уголовно наказуемый. Но тогда, по причине своего беспризорного прошлого, мы этому как-то не давали должной оценки. До хитрости своей с грелкой Гоша додумался сам. Он вообще был человек на многое способный и даже с талантом.

Талант заключался в том, что Гоша с детских лет умел искусственно икать. Когда он был беспризорным, он даже деньги этим зарабатывал на толкучках. Он сзывал людей, становился в их круг, наглатывал. воздуха в грудь и в живот и, пожалуйста, икал на все лады: то как жеманная девица, то как пьяный ломовик – по выбору заказчика. Получалось это у него так громко, натурально и художественно, что слушатели восхищались и бросали ему в шапку монеты и всяческую еду. В детдоме он тоже радовал нас своим талантом, и наша спальня № 7, где стояла Гошина койка, была самой веселой.

А теперь, став взрослым, Гоша даже принимал участие в Драмкружке при клубе, недалеко от нашего дома, тоже на Лиговке. Когда там шли самодеятельные пьесы, где разоблачалась жизнь бывших купцов и буржуев, Гошу приглашали на роль. Правда, на сцену его не выпускали. Он стоял за декорациями с мегафоном в руке и следил, когда ему по ходу действия надо икать. Если купец или буржуй был на сцене пьяным, то к его разговору полагалась икота, и актер нарочно делал паузы, а Гоша, поднеся ко рту мегафон, икал за него на весь зал. А если по ходу пьесы Гошиному таланту уделялось мало места, он самостоятельно начинал вставлять свой ик в промежутки между словами действующих лиц. Уже там на сцене и буржуев нет никаких, они уже сметены как класс, а происходит какой-нибудь серьезный разговор между положительным героем и героиней, а Гоша как икнет – публика хохочет и начинает кричать: «Бис! Бис!» После окончания спектакля, когда вызывают артистов, Гоша выходил из-за кулис, скромно становился со своим мегафоном среди актеров и земно кланялся зрителям. На его долю шла законная порция аплодисментов.

Эти театральные успехи нисколько не мешали Гоше быть хорошим парнем. Он не заносился, не задирал нос передо мной. Жили мы дружно, как родные братья, и во всем советовались друг с другом. Наша совместная трудовая жизнь текла мирно и перспективно.

Но неспроста я эту главу назвал «Тося Табуретка». Эта Тося вклинилась в нашу жизнь, и хоть она ни на миг нас не поссорила, но с нее начались все наши передряги и роковые невзгоды, которые для меня продолжаются и ныне, в преклонном пенсионном возрасте.

Тося Табуретка жила в квартире по одной лестнице с нами. Ей тоже было девятнадцать лет, и никакой мебели она собой не напоминала. А Табуретка – это было ее старое детское прозвище. Ребята со двора объяснили нам, что в детстве Тося была толстая, маленькая и малоподвижная – вот за это ее тогда и прозвали Табуреткой. К девятнадцати годам она выровнялась, стала девушка что надо, а неофициальное прозвище за ней закрепили, чтобы не путать с другой Тосей, которая тоже жила в этом доме.

Эту Тосю Табуретку я неоднократно встречал на лестнице, и каждый раз меня радовала ее приятная внешность. Губки бантиком, аккуратная челочка, розовая батистовая кофточка, модная серая юбка в обтяжку фасона «не ущипнешь». Не девушка, а фантик.

Однажды я набрался нахальства и заговорил с ней. Она вежливо вступила в разговор. Рассказала, что работает в кино помощницей билетерши, что некоторые посетители к ней неравнодушны, но она никому не дает надежды. После этого разговора я почувствовал, что сам к ней неравнодушен.