Михаил Успенский - Там, где нас нет. Время Оно. Кого за смертью посылать

У лесных обитателей, и неподвижных, и шмыгающих, память устроена не по–людски: на славу им наплевать, а добро они помнят накрепко.

Месяцу там, наверху, конечно, виднее: он высмотрел оттуда, что беглец уже недосягаем, утерся напоследок влажной тучкой, чтобы светить еще яснее, и пустил тучку дальше гулять по воле верхового ветра.

Деревья — народ неуклюжий и неловкий; не все из них успевали вовремя отводить ветки, так что Жихарь основательно оцарапался и рубаху в нескольких местах порвал. Словно бы винясь перед ним, деревянное племя выкатило на светлую прогалинку ему под ноги подходящее орудие — мореную дубину. Богатырь подхватил дубину — она оказалась как раз по руке и весу подходящего. Он остановился и в благодарность оторвал от рукава вышитую тесемку. Тесемку он повязал на первую попавшуюся ветку. Врагу этого следа все равно увидеть не дадут, а зеленым друзьям уважение.

После этого Жихарь больше не бежал, а шел спорым шагом, поглядывая под ноги: батюшка бор уже сделал для него все, что мог, и терпения его испытывать не следовало.

Верно заметили мудрые люди: ежели в одном месте справедливости убавится, то в другом непременно прибавится, иначе жизнь была бы уж совсем никудышняя.

Вот только накормить его батюшка бор в эту пору ничем не умел, разве что прошлогодней перезимовавшей калиной. Не ягодная была покуда пора, да и не грибная, только одни корявые сморчки и строчки в пищу годились, но не сырьем, а лишь после того, как выварить их надлежащим образом в трех водах. Добыть огонь Жихарь худо–бедно сумел бы, но не в горсти же варево затевать!

Вскоре под ногами обозначилась основательно заросшая тропа — куда-нибудь она да вела же!

Она и привела на освещенную месяцем поляну. Жихарь остановился и прислушался. Здесь даже ночные птицы не кричали. Впереди темнело какое-то строение. Богатырь подошел поближе и понял, что случалось ему здесь бывать — в дальнем–дальнем детстве, когда живы и здоровы были еще воспитатели его, разбойнички Кот и Дрозд, люди лихие, но мудрые.

Капище Проппа завалилось вконец, поросло мохом и бурьяном. Жители Многоборья давненько забыли сюда дорогу, даже неклюды–отшельники здесь уже не селились, полагая место слишком опасным. Но Жихарь знал, что Пропп добрый и может помочь всякому, рассказавшему у подножия кумира небылицу, новеллу или устареллу. Не раз случалось богатырю в этом убедиться во время незабвенного похода на край мира, только вот славу от этого похода он потерял…

Жихарь порылся в развалинах, ничего полезного не нашел — видно, искали и до него, да если и водилось тут что, так давно рассыпалось в прах.

Кумир Проппа здесь стоял не деревянный, но каменный, вырезанный с большим искусством и тщанием. Богатырь отломил от истлевающего бревна острую щепку и прочистил Проппу каменные уши от моха и земли, набившейся туда за долгие годы.

Похолодало; скоро начнет и светать. Потянул ветерок и ознобил взмокшее после погони тело. Жихарь ударом кулака раскрошил бревно, выбрал подходящие для костерка куски, наломал сушняка, сложил все шалашиком. Потом особым колдовским разбойничьим способом добыл огня и вспомнил, что точно так же добывал его в темноте Бессудной Ямы, — все повторялось, снова придется идти на поклон к Беломору, а даром старик ведь ничего не дает, опять пошлет в неведомую даль выполнять непосильный урок.

Хорошо эти волхвы устроились — сидят себе на месте, листают страшные книги да зоблют Мозголомную Брагу, а богатырям приходится за них отдуваться, странствовать и мужествовать, каждодневно рискуя головой. Ну да ему этого и надо…

Когда скупое пламя заиграло и осветило красным светом отвыкшее от жертвенных огней каменное лицо, Жихарь вытянул руки над огнем, потом сел, сложив ноги калачиком.

Память у богатыря была вроде вязкой смолы: всякое угодившее туда чужое слово застревало в ней намертво. Билось, рвалось, наизнанку выворачивалось, а покинуть не могло. За время же своих странствий пришлось ему выслушать немало чудесных историй. Их могло быть и больше, кабы не цена, которую пришлось заплатить культяпому Мироеду, чтобы добыть Полуденную Росу…

— Было это давно и неправда, — привычно предупредил он Проппа: вдруг, чего доброго, заподозрит, что хотят ему обманом всучить истинное происшествие, да вместо удачи снова подсунет на пути каких-нибудь Гогу и Магогу, а ведь нынче у Жихаря нет при себе ни плохонького меча, ни кистеня, да и Будимира, чудесного петуха, нет. — Стало быть, жил в стране, именуемой Непростан, царь по имени Каламут Девятый. Крепко сидел он на своем троне, из небесного железа отлитом — из того железа, что не ржавеет и злобных духов по ветру развеивает.

И был у царя дворец — два конных перехода в длину и один в ширину. Снаружи сложен он был из дикого горного камня двух цветов, черного и красного, и плиты чередовались, так что можно было на этих стенах, ежели бы их плашмя положить, играть в тавлеи великанам; до скончания веков велась бы та игра.

Изнутри же обшит был холодный камень кипаричным деревом, да еще деревом певговым, да еще деревом ситтим и деревом фарсис — сам таких деревьев сроду не видел, но за что купил, за то и продаю. Дух от деревьев исходил такой, что никакая болезнь того запаха не выдерживала и восвояси возвращалась, — не знаю уж, в каких краях эти хворобы обитают. Пришивали доски к камню особыми гвоздями, золотыми и серебряными. Ты, конечно, скажешь, что золото мягкое и на гвозди не годится, но мастерам же нельзя было царю возражать. Подозреваю, что гвозди были железные, только шляпки позолочены да посеребрены, а куда золото ушло — мастерам виднее.

Сверху душистые доски обтянуты были тонкими заморскими тканями, каковы есть пурпур, виссон, багряница да крепдешин с панбархатом. Это я оборванцем хожу, поскольку судьба такая, а они, видишь, такое добро на стены переводили. Из панбархата, сказывают, портянки добрые выходят, а у меня и сапог нету…

Мало того — на стенах понавешены были огромнейшие ковры, и каждый ковер ткали по триста ткачих, и потратили они на это дело по тридцать лет. На коврах вытканы были и начало мира, и конец его, и то, что посередке осталось, — все люди, что жили на свете и когда-то жить будут, все походы, все земли и все звери, их населяющие.

И живых зверей у Каламута Девятого было немало: страшно сказать, ходили там львы рычащие и пардусы быстроногие, птицы строфокамилы, летать не могущие, и северные морские звери клыкастые, и слоны. Слонов я сам видел у Раджи Капура, который сам про себя поет, что, мол, бродяга, хоть и богат несметно, и сам на них катался верхом. Только под седло они не годятся, потому что даже степняк так широко ноги расшеперить не сможет. Не зря сказано: как ни ширься, а один на всей лавке не усядешься. Для того на спинах у слонов особые домики строят. И понужают лопоухих не шпорами, а стрекалами.