Мстислава Черная - Оборотни особого назначения [СИ]

И вот тут надо было не зевать. И того. Сорвать яблочко.

Кстати, дерево не особо и возражало — из объяснений Карла я поняла, что плод нашпигован мелкими семенами, которые не перевариваются в желудке и выходят из организма угостившегося вместе с естественным удобрением. Во как!

Короче, несмотря на постоянное беспокойство о своих, несмотря на тараканов Карла, которые периодически маршировали по его нахмуренному челу, когда он думал, что я на него не смотрю, несмотря на опасность и напряжение, впервые в этом мире мне было так хорошо. Я по этому поводу слегка поугрызалась совестью — ребята-то там в плену, а я тут… но долго угрызаться не вышло.

Даже скунс, взявшийся после кунежулицы вонять на любой подозрительный шорох, не мог испортить мне настроения.

Гнездо в развалинах медоед устроил себе знатное. Даром, что мужик. Уютная нора, крепкая, чистая, сухая… под воздействием своей собственной зверюги я как-то незаметно отучилась ценить вещи, мебель и прочие изыски цивилизации. Ну разве что против камина не возражала, так он здесь был.

И постель была, точнее, огромное ложе из отлично выделанных шкур какой-то зверушки, похожей на гигантского песца в крапинку. Поневоле, при одном взгляде на нее закрадывались самые фривольные мысли.

Самое смешное, что мысли эти пришли не только ко мне, более того, в мою голову они вообще завернули с изрядным опозданием.

Карл устроил в соседнем отнорке белка, которого категорически отказался пускать в святая святых, ибо «опять непонятно чего пересрется, а мне потом лежку менять?!» И вошел в комнату, когда я уже разожгла огонь в камине и уже вынула из него свою фирменную сковородку с жареным попугаем. Запах… ммммм!

Не знаю, что Карл в этот момент сделал со своими тараканами. Может, они сами резко выпали в осадок от запаха нормальной еды и ощущения удивительного домашнего уюта. Но когда я обернулась мужчине навстречу и улыбнулась…

Сковородку я еще успела, не глядя, сунуть куда-то в сторону. А дальше началось такое… тако-ое!

Это я про свою развратность была преувеличенно-высокого мнения. Ибо на шкуре в свете камина этот чокнутый медоед устроил мне оргию, каких я даже в контрабандной немецкой порнографии не видела.

— Моя… к пустотнику все! Моя!

А у меня тоже словно крышу снесло. Ну не знаю, не знаю! Гормональный шторм течки давно схлынул, так чего меня тянет к этому местами угрюмому и обтараканеному с головы до ног парню, словно он натурально медом намазан?! Вроде не красавец, не весельчак, не галантный кавалер, и вообще. Ворчит часто. Поучает.

А вот тянет же… мое, говорит, ишь ты… сам он… мое!

Я в нем растворялась, в какой-то момент переставала чувствовать свое тело, оно у нас словно общее становилось, и… блин, не умею я красиво говорить. Я детдомовка, а не принцесса.

Но мне с ним так хорошо было, так надежно, тепло! И не только в постели — а просто.

Хотя в постели про тепло — это я мимо. В постели было ГОРЯЧО!

И руки у него горячие, и поцелуи, и… да я вспыхивала мгновенно, даже когда он на меня просто смотрел, а когда к себе протягивал… ммммм…

Вот никому не отдам… никому… у меня будет настоящая семья… ребята, я и мой медоед.

Утро началось с того, чем закончился вечер. Кто бы возражал, да только не я!

Между прочим, Карл еще спал, когда я открыла глаза, и целый час, наверное, просто тихонько лежала рядом. Ни о чем не думала. Любовалась.

Чем? Да сама не знаю. Всем. Нос у него… такой нос, прямо нос-нос! И брови чуть вразлет, густые и пушистые, если лего-о-онечко пощекотать мизинчиком, он ими ужасно смешно начинает шевелить во сне. и губы пухлые, четко очерченные, как я люблю.

Я вспомнила, как переливались медовые блики на сильных, упругих мышцах, не выдержала и тихонечко сползала к камину — разожгла огонь и нырнула обратно к Карлу под бочок — любоваться дальше. И тихонечко трогать. И гладить. И щекотать, когда совсем невмоготу стало просто лежать и смотреть!

Ну и дощекоталась, короче.

— Ты чего хулиганишь? — сонно спросил мгновенно перекатившийся по теплому меху мужчина, поймав меня поперек туловища и прижав лопатками к пушистому и мягкому.

— Мур потому что, — объяснила я ему и потянулась за поцелуем.

— Это аргумент, — задумчиво согласился Карл, изобразив бровями путь от сонного скептицизма до заинтересованного энтузиазма. — Сейчас все будет! — и провокационно потерся об меня всем телом. Ого! Верю, аднака! Будет все-все и еще немного даже больше!

Короче, из постели мы выбрались только тогда, когда терпеть завывания голодных желудков стало невозможно.

Хм, а попугай-то остыл! И кое-кто с полосатой жопой успел отгрызть от него одну ножку! Поймаю — хвост оторву, вонючке! Опять подглядывал, скунсяра озабоченная.

— А ну иди сюда, захребетник мохнатый! Иди сам, а то обернусь, поймаю и всю шерсть на попе выщипаю, хоть завоняйся! — угрожала я в темный провал коридора, пока посмеивающийся Карл уплетал свою половину жаркого.

Нашла дурака. Подлый вонючка нарисовался из темноты, только когда я уже остыла и доела остатки пернатого. Подобрела маленько, а кроме того, увлеклась тараканьими шествиями на лице своего медоеда.

Они у него там знатно маршировали туда-сюда-обратно с транспарантами. А Карл их, судя по выражению лица, безжалостно давил, как авторитарное правительство стихийные протесты.

— Так, — заявил он наконец. — Хватит дурачиться. Иди, сниму ошейник, потом попытаем полосатого кьяром, чтобы начал, паразит, учиться обороту. А потом… Я решил. Идем к Древорубам вместе. У меня там свои счеты есть, и вообще. Твоих надо вытаскивать. Я решил!

Повторил, наверное, чтобы ни у кого сомнений не осталось. И челюсть выпятил.

В эту челюсть я его и поцеловала со счастливым визгом повиснув на шее.

В норе мы задержались почти на сутки. Потому что даже оборотни устают, потому что идти осталось всего ничего, потому что Леопольда надо было приучить обратно ходить и говорить по-человечески, а то он от долгого пребывания в теле белки так и норовил пострекотать на нас и в людском облике.

Хорошо, ошейник мой ему нормально подошел, мы его просто запечатывать не стали — мог сам одевать и снимать, когда хотел. Зато научился общаться мысленно.

Елки с иголками, как хорошо было, когда он этого не умел! Научили на свою голову, и теперь не знали, как заткнуть. Даже грозный рык большого медоеда и когтем под хвост помогало максимум на пятнадцать минут.

Правда, к утру того дня, когда мы наметили поход, белк, наконец, выговорился. И стал тарахтеть примерно вполовину меньше. Но к этому моменту мы уже выучили наизусть всю его незамысловатую биографию придонного сироты, а также получили целый ворох беличьих впечатлений от всего на свете и чего попало.