Константин Соловьев - Восьмое Небо

Заглянув в нее, Тренч забыл, как дышать. Правду говорят – нельзя смотреть на Марево. Это то же самое, что заглянуть в свою собственную смерть.

Марево колыхалось шестью тысячами футов ниже, но ни расстояние, ни редкие облака не в силах были хотя бы прикрыть его гигантский, кардамонового оттенка, зев. Пелена Марева тянулась бесконечно далеко, напоминая утренний густой туман, но тревожного, нехорошего, цвета. Цвета огненного зарева на горизонте.

У Марева было много обличий. Иногда оно казалось густым, как сладкое вино апперов, иногда зыбким и иллюзорным, как платок из тонкой газовой ткани, раскинутый прямо в небе. У Марева не было ни глаз, ни лица, но Тренчу всегда казалось, что оно пристально глядит на него, изучая, как древний осьминог изучает крохотную рыбешку, невесть как забравшуюся на его глубины.

Мимо головы пронесся обломок стеньги, точно пущенная неведомой рукой пика. Тренч отшатнулся от провала, тяжело дыша и едва удерживаясь на ногах. Взгляд Марева высосал небогатый остаток его сил и теперь их едва хватало даже для того, чтоб оставаться в сознании. Вновь не повезло. Лучше бы сразу лишиться чувств или разбить голову о мачту. Тогда недолгое падение с высоты в шесть тысяч футов прошло бы незамеченным. Он попросту бы канул в Марево и растворился в нем без следа, как сахар в стакане по-флотски крепкого чая. Незавидная участь, но есть ли у него выбор?

Тренч заворчал, изо всех сил вцепившись в кнехт. Напрасная реакция глупого тела. Он знал, что не сможет долго провисеть, когда палуба «Саратоги» окончательно превратится в груду досок. Сил не хватит. В отличие от матросов, его руки никогда не знали тяжелого труда, не касались лееров, не поднимали паруса. И силы их хватит едва ли на несколько минут. Значит, лихорадочно сверкнула мысль, оставаться здесь нельзя.

Но куда деваться?

Броситься к шлюпке? Бесполезно, даже если ее удастся спустить, его попросту отшвырнут в сторону чужие руки. С гибнущего корабля позволительно спасти судовой журнал или капитанскую треуголку, но только не преступника. Ради него никто не пожертвует своим местом.

Можно броситься к грот-мачте, чудом уцелевшей и похожей на обломок гигантского дерева. Если сигануть достаточно сильно и вложить все силы, можно вскарабкаться до гика или гафелей, а может, даже и до рей… С кандалами на руках это будет смертельный номер, но мачта наклонена, есть шанс… Там, в сорока футах от палубы, он на какое-то время будет в безопасности. Прежде чем мачту не размолотит в щепу и она не рухнет вниз, увлекая за собой и самого Тренча. К тому же, нипочем ему не залезть так высоко…

Хуже всего было с котомкой. Удивительно, он прежде и не замечал, насколько она тяжела. Сейчас она наливалась свинцом с каждой минутой, пытаясь утянуть его в пропасть. Избавиться от нее было бы совсем не сложно. Просто сбросить с предплечья самодельный ремень – и пусть летит себе в Марево, все равно от ее содержимого Тренчу всю жизнь было больше вреда, чем пользы. Да и какая разница, если сам хозяин спустя неполную минуту шлепнется следом…

Не бросил. Схватил зубами ремень, удержал. От боли и натуги даже слезы на глаза навернулись.

Глупый пескарь. Ветер в голове, правду мать говорила в детстве… Болтается над Маревом как яблоко, а хлам свой не выпускает…

Какой-то предмет вдруг привлек внимание Тренча, хоть и выглядел на первый взгляд абсолютно бесполезным. Разлапистый, блестящий металлом, засевший в борту трехлапым крюком, он почему-то обладал свойством приковывать взгляд.

Абордажный якорь, внезапно сообразил Тренч, все еще чувствующий себя оглушенным и потерявшимся в окружающем мире. Вот что это за штука. Абордажные пиратские якоря остались торчать в туше умирающего корабля, их канаты медленно натягивались под весом опускающейся «Саратоги». Еще несколько секунд, и они попросту лопнут, а потом…

Тренч почувствовал, как его тело вдруг потянулось к ближайшему абордажному якорю. Само по себе, не обращая внимания на свистящие вокруг фалы, способные рассечь человека надвое. Как, закряхтев, подняло на уровень груди литые кандалы. Только тут до него дошло, что же он собирается сделать. Внутренности мгновенно окатило чем-то ледяным и сырым, точно он вдохнул в себя целое облако. Голова противно закружилась – словно вновь заглянул в Марево.

Но поздно. Сделав несколько шатающихся шагов, Тренч, заскрипев от напряжения зубами, поднял кандалы еще выше и накинул цепь на одну из лап абордажного якоря. И выдохнул, с ужасом сообразив, что натворил.

Роза Ветров отмерила ему ровно три секунды удивления. На две с половиной секунды больше, чем отмерила жизни старой «Саратоге».

Дерево оглушительно затрещало, когда умирающая «Саратога» провалилась вниз, разворачиваясь и раскрывая свои недра, как диковинный воздушный цветок или чжунхуанская головоломка. Обрывки ее парусов сверху казались венчиками лепестков, а лохмотья фалов и развевающиеся канаты – вьющимися стеблями.

Роза Ветров, а ведь абордажный якорь глубоко увяз в дереве, подумалось вдруг Тренчу. Да его сейчас перетрет о мачту в кровавую жижу. Или, того хуже, протащит сквозь остатки такелажа, раздирая на части.

Но ничего такого не случилось, потому что какая-то сила вдруг стремительно потянула

якорь вместе с прилипшим к нему Тренчем вверх. В щеку больно ударило веером мелкой деревянной стружки, по ногам хлестнул парусиновый хвост.

Тренч заорал, осознав, что болтается в пустоте, бесцеремонно оторванный от туши быстро падающей «Саратоги».

Пустоты было так много, что она сбивала дыхание, заставив его судорожно дергаться на огромном крюке, точно наживку в ожидании жадной рыбьей пасти. Где-то далеко внизу колыхалось Марево, и на его фоне таял силуэт «Саратоги», уже ничуть не похожий на корабль или цветок, скорее, на бесформенную груду дерева и парусины. Корабль падал в густом облаке обломков – доски, бочки, остатки такелажа, прочий мелкий сор…

Тренч запрокинул голову, чтоб не смотреть вниз.

Но смотреть вверх было не легче. Над ним простирался киль пиратского корабля, своей длиной и мощью напоминающий китовый хребет. Прочие абордажные якоря чертили в небе причудливые кривые, обернувшись маятниками, их крючья были едва заметны за клочьями парусины, сорванной с мертвого корабля. Единственное, что уцелело от «Саратоги», если не считать подвешенного в пустоте мальчишки.

Болтаться на канате оказалось не только страшно, но и ужасно неудобно. Стальные браслеты, обхватившие его запястья, немилосердно впивались в кожу, котомка на спине ерзала, перехватывая грубым ремнем горло. Сколько он сможет продержаться в такой позиции, прежде чем взвоет от боли? Десять минут? Час? Тренчу не хотелось об этом думать. Как и о том, что будет, если пираты сообразят втянуть свои абордажные якоря обратно на палубу.