Константин Соловьев - Восьмое Небо

Свет в глазах Тренча немного потускнел.

- А если мы… протухнем прежде? Мы на палубу ниже него.

- Зато он уязвимее. У нас есть шанс продержаться дольше. Считай это соревнованием. Кто выдержал дольше, тот и победил.

- Не лучший план, - вяло заметил Тренч, кутаясь в свой плащ, - Сколько еще мы выдержим?

- Ха. Просто в силу ограниченного кругозора ты не способен увидеть всех его достоинств.

- Достоинств? Каких?

Габерон достал из кармана пилку и подмигнул Тренчу:

- Например, я могу наконец без помех заняться своими ногтями.

* * *

В памяти Габерона осталось множество самых разных ночей, наполненных самыми разными воспоминаниями, запахами и ощущениями. Но эта ночь оказалась длиннее и страшнее всех прочих неприятных ночей, вместе взятых.

От навалившейся тошноты стягивало нутро, и каждый приступ оставлял после себя мучительную жгущую боль. Габерон глубоко дышал, стараясь не подать виду, как тяжело ему это дается, и знал, что мучается не один. Посеревший от напряжения Тренч скорчился у другого борта. Где-то на капитанском мостике точно так же мучилась капитанесса, и Габерон был даже благодарен Розе за то, что не может ее видеть. Несколько раз он порывался было вызвать гомункула, но всякий раз не решался. Он не хотел слышать голос Алой Шельмы, проникнутый мукой. Не хотел слышать ее стоны. Лучше уж слушать скрип, который издают собственные зубы, стираясь друг о друга.

Время текло медленно, как балластная вода из крохотной пробоины, иногда даже казалось, что оно не течет вовсе, что здесь, в липкой глубине Марева, никакого времени вовсе нет. Сперва Габерон то и дело открывал часы, потом понял, что это лишь преумножает пытку – и сунул их в дальний карман.

Каждый фут Марева приносил новую пытку. Здесь, на высоте ниже пятисот футов, уже не было «кальмарчиков» и «трюмных строп». Здесь открывали пасть те порождения Марева, о которых Габерону не приходилось даже слышать.

Могли внезапно начать зудеть глазные яблоки, да так яростно, что хотелось взвыть и запустить в них пальцы. Могло внезапно отказать чувство равновесия – и тело делалось почти неуправляемым, норовящим завалиться набок, как корабль с развороченным бортом. Когда к полуночи они миновали пятьсот семьдесят, Тренч взвыл, забился в угол и сидел так несколько минут, шепча что-то неразборчивое и временами издавая жуткие смешки. Габерон так и не набрался смелости спросить, что тот испытал. Иногда не хочется заглядывать в чужой кошмар. Особенно когда сам ныряешь из одного в другой.

- Габбс…

Габерон поднял голову, такую тяжелую, что было удивительно, как ее вес выдерживает трещащая, как сухая ветка, шея. Оказывается, он на какое-то время провалился почти в сладостное забытье. Тренч тряс его за рукав. Выглядел инженер жутко – глаза покраснели, лицо посеревшее, словно из него выкачали всю кровь, на губах – следы зубов.

- Габбс!

- Что? – только и выдавил он.

- Слушай.

Он прислушался. Сперва ему показалось, что канонерская лодка погружена в полную тишину. Марево выжало весь воздух из «Барракуды» и отсеяло звуки. Потом он услышал размеренные шаги голема. Они были такими ритмичными и знакомыми, что могли бы заменить Габерону пульс. Тем более, что его собственное сердце казалось спрятавшимся под камешком новорожденным крабом.

- Ну? Шаги.

- Еще слушай.

Габерон прислушался. Новое наваждение Марева – ему показалось, что он слышит на мидль-деке человеческую речь. Монотонную, бубнящую, но, кажется, вполне осмысленную. Чем дольше Габерон вслушивался, тем громче казался звук. Он не сразу сообразил, что источник этого нового странного звука приближается одновременно со звуками шагов. Спустя несколько минут он уже отчетливо слышал слова:

Крошка-корюшка пошла за водой

Крошка-корюшка нашла золотой

Ну и глупышка! Рыбья башка!

Купит себе на них два гребешка!

Крошка-корюшка варила смолу

Крошка-корюшка поймала пчелу

Ну и глупышка! Рыбья башка!

Мёду набрала два полных мешка!

Голос был монотонным и равнодушным, совсем не таким, каким обыкновенно читают детские стишки. И этот голос не был человеческим. Габерон ощутил шевеление волосков на предплечьях, поняв, кому он принадлежит.

- Чертова железяка декламирует стихи, - пробормотал он, на какой-то миг забыв даже про Марево, - Потрясающе.

Крошка-корюшка стала слугой

Крошка-корюшка, работай, не ной

Ну и глупышка! Рыбья башка!

Не заслужила даже смешка!

- Поплыл, - подтвердил Габерон с удовлетворением, - Магические связи в его куцем мозгу начали распадаться. Это добрый знак.

- Значит, мы можем?.. – Тренч сделал короткое движение по направлению к лазу. Легкомысленная болтовня Габерона явно его не увлекала.

- Пока что мы можем только превратиться в карпаччо [78] Карпаччо – блюдо из тонко нарезанных ломтиков мяса или рыбы. , если вздумаем сунуться наверх.

- Но он же…

- Он поплыл, - терпеливо сказал Габерон, - Но не вышел из строя. Даже не сбился с шага. Это значит, что его основные рефлексы все еще работают. Может, не так безукоризненно, как прежде, но работают. Увидев нас, он мгновенно перейдет в боевой режим. И в этом случае нам придется уповать лишь на Розу Ветров.

На лице Тренча, обычно не очень выразительном, промелькнул почти неприкрытый ужас. Он понял, что это значит. Умный парень.

- Значит, нам… Нам придется ждать дальше?

- Совершенно верно. До тех пор, пока эта штуковина не упадет с ног.

- Это может занять еще несколько часов!

- Ну да, - Габерон приподнял бровь с самым невинным видом, - А что, у тебя были более интересные планы на эту ночь?

Но шутить с Тренчем было непросто – он то ли не понимал шуток, то ли не считал необходимым на них реагировать. А может, у него попросту не было чувства юмора. Габерон вздохнул. С такими людьми тяжело делить тесное замкнутое помещение.

- Мы ведь можем не выдержать, - серьезно сказал Тренч, глядя в глаза Габерону.

- Не думай об этом, приятель.

- А о чем думать?

Хороший вопрос. Габерон едва не издал смешок.

- Ни о чем не думай, - он подмигнул Тренчу, - Просто получай удовольствие.

* * *

Период детства у голема длился не более получаса. Этого времени хватило ему, чтоб пересказать несколько дюжин стишков и спеть песенку «Влюбленная ставридка», вызвав у Габерона приступ необъяснимого ужаса. Он даже почувствовал облегчение, когда голем прекратил петь, а стишки неожиданно сменились отрывистыми командами, которыми тот сыпал вокруг с пугающими, почти человеческими, интонациями:

- Поднять грот-брамсель! Живее на брашпиле! Команда, встать на гитовы! Курс норд-норд-норд!

- Сменил пластинку, - пробормотал Габерон, вытирая ледяной пот с шеи и пытаясь непринужденно улыбнуться, - Ну командуй, командуй, жестяная голова, недолго тебе осталось…