Дмитрий Зимин - Распыление. Дело о Бабе-яге

Действительно, всё предельно просто. Никто никого не видит, куда деваются деньги — неизвестно, и как поступает товар — тоже. Наверняка, действует по типу Нити Ариадны: есть привязка к месту — то бишь, кладбищу, вербальное воздействие и движения активизируют заклинание, и всё шито-крыто. Любой может отмазаться: гулял, мол, на чистом воздухе…

— Ну что ж… — довольно потер руки наставник, когда управляющий удалился. — Остается проверить, хорошо ли работает система доставки Бабы Яги.

— Как? — с интересом спросил я. И тут же об этом пожалел.

— Как это как? — возмутился Лумумба. — Конечно же, отправить тебя на кладбище.

— Ну почему именно я должен идти на кладбище?

— Потому что ты — помощник. — с ангельским терпением пояснял Лумумба. — Будет неправдоподобно, если средь могил начнет рыскать великий маг и некромант, собственной персоной. Не по статусу. Да и подозрительно зело… Особенно, после моих рассказов про зомби.

— А вдруг я чего-то не замечу? Вдруг не уловлю тонкие вибрации?

Честно говоря, идти на кладбище, ночью, одному — страсть как не хотелось. Но так же я прекрасно понимал, что придется. В некоторых случаях Лумумба бывал совершенно неумолим. Не признаваться же, что я до смерти боюсь покойников. То есть, обыкновенных мертвецов — убитых там, или умерших от какой болезни, но еще свеженьких — сколько угодно. Но тех, кто немалое время пролежал в сырой земле… Чур, чур, оборони великий макаронный монстр!

— Кончай сопли распускать. — беззлобно ругнулся Лумумба и зевнул во весь рот.

Днем мы поспать не успели. В гостиницу приперся городовой и два часа скрупулезно расспрашивал. Казалось бы: ну какая ему разница, где мы были до того, как приехать в их замечательный город, да чем там, где были, занимались? И что привело нас сюда, и по какой причине проявили альтруизм в борьбе с Матерью Драконов, да поминутно — где, чего, сколько, как… измотал почти до смерти.

После всего я охотней отправился бы в свою комнату — не такую роскошную, как у наставника, но зато с пуховой периной.

— Фонарик хоть бы дали. — канючил я, с тревогой выглядывая в окошко. Так и знал: сплошные тучи. При моей невезучести все шишки соберу. — Знаю, есть у вас…

— Обойдёсся. — обрубил Лумумба. — примешь дозу и сам будешь, как фонарик. Народ только не пугай…

Я немного приободрился. Доза — это хорошо. Это повышает шансы. Со стороны учителя — неслыханная щедрость разрешить вторую дозу за неполных трое суток. Обычно он предпочитал обходиться подручными средствами. Да и меня, что греха таить, приучил не полагаться только на магию.

Так что сейчас я испытывал двойственные чувства: с одной стороны — с дозой оно как-то спокойней, с другой — раз наставник решился на столь радикальный шаг, дело ожидается серьезное.

— И не разбрасывайся. — предупредил он. — Пыльца тебе нужна для того, чтоб ухватить начало заклинания. Я же, находясь здесь, в гостинице, поймаю его конец. Затем смотаем клубок и — дело в шляпе. — выглядел драгоценный учитель тревожно. Будто и сам не хотел меня отпускать, но другого выхода не видел.

— Ты пойми. Если пойду я — это его спугнет. — тихонько добавил Лумумба. — И тогда придется искать по-плохому… А мы же этого не любим, правда?

— Да понимаю я. — натянув куртку и самые плотные свои джинсы, я зашнуровывал ботинки. — Вы, опять же, опытней… В случае чего — схватите дилера, и вся недолга!

— Сплюнь. А то сглазишь.

— Тьфу, тьфу, тьфу.

Лумумба осмотрел меня, похлопал по спине, и протянул таблетку.

— Дорогу помнишь?

— Надеюсь…

Как дойти до кладбища, вызнали у того же управляющего, чтоб не впутывать лишних людей. Он даже план на бумажке нарисовал, на вид — ничего сложного. Выйти к реке, перейти на другую сторону по мосту, затем мимо яблоневых садов, мимо разрушенной церкви, а там — и кладбище.

— Ну… ни пуха, ни пера! — напутствовал бвана.

— Раминь.

По городу я пробирался, почитай, ощупью. Темень была страшенная: ни зги видно. Натыкаясь то на фонарные, но почему-то потушенные, столбы, то на стены, выложенные крошащимся под пальцами кирпичом, я брел, как слепой, на едва слышимый шепот реки.

— Вот выберусь на берег, — надеялся я, — тогда и сориентируюсь…

Один раз забрел на пустырь, весь заросший ржавыми, злобно скрипящими кустами — насилу выбрался, весь исколовшись; в другой — нарвался на бродячего пса. Пес был странный. Подозрительно щуря желтые светящиеся глаза, он молча проводил меня до самого моста, и только там отстал, не захотев переходить, видимо, через воду… Я прикинул: уж не соглядатай ли это Бабы Яги? Вполне может быть. Но тратить Пыльцу, чтоб взглянуть на него через Навь, я не стал. Смотрит — и пусть его. Собак я не боюсь.

Пока искал мост, думал вот о чем. В жизни, конечно, всякое бывает, но молодые маги больше питают пристрастие ко всяким там Авада Кедавра, Экспекто Патронум и Коллопортус. Старшее, более солидное поколение, предпочитает синдарин или квэнью, на худой конец — Мордорский язык.

В академии мы изучали все ведущие направления. Старшую Эдду, Калевалу, Гомера… Лумумба, например, вёл семинар по мифологии африканских народов. А каталог самых популярных маганомалий так вообще заучивали наизусть.

Наш же кудесник, получается, питает искреннее расположение к русским сказкам. Козлик-Кукиш, Баба Яга, "Без ковша пришел"… это, кажется, из Бажова. Хозяйка медной горы. Наставник его так и окрестил: Сказочник.

Как только я взошел на мост и почуял под собой реку — медленную, тягучую, как патока, — из-за туч показалась луна. Мир в миг преобразился. Будто в небе раскинули тонкий светящийся полог, в свете которого стали видны каждая балясина на широком, как дорога, мосту, и могучие дубы на той стороне, и кусты ракитника над водой, и лодки, привязанные у пристани. Высыпали звезды — казалось, что черную бархатную материю вдруг истыкали иголкой, и с той стороны, с изнанки, пробивается небесный свет.

Я невольно заслонил глаза: на волне эйфории, подхватившей меня после приема Пыльцы, показалось, что иглы звездных лучей имеют ледяную твердость и если какой угодит в глаз — тот сразу ослепнет.

Идя по мосту, я слышал, как скрипит каждая половица деревянного настила, как шуршат под ним камушки и пересыпаются песчинки. Мир разделился: Правь стала ясной, светлой — дубы впереди были будто живые, я мог почувствовать все листочки и зеленые еще, с твердыми, липкими шляпками, желуди. Навь же текла и постоянно изменялась, как река под мостом. Чернильные извивы её вихрились, а звезды вдруг превратились в огненные колеса, от которых расходились желтые светлые круги. Меж огненных колес летали бледные эфирные духи.