Дмитрий Зимин - Распыление. Дело о Бабе-яге

Она тоже запыхалась. Рыжие завитки прилипли ко лбу, а щеки раскраснелись.

— Я хотела просто отбежать подальше от… ну, от пожара, а потом позаимствовать тачку.

— Позаимствовать? — упершись руками в колени, я пытался перевести дух. Тренироваться надо чаще…

— Угнать. Иначе не успеем.

— А водить-то ты умеешь?

— Я думала, ты умеешь…

Глядя друг на друга, мы неожиданно рассмеялись. Пружина, сжимавшаяся внутри, ослабла. Не такой человек Лумумба, чтобы прозаически сгореть в пожаре. Что бы там не говорили. Думаю, раз я вспомнил про Зверя, он уж точно о нем не забудет. Придет, никуда не денется. Не будь он сыном великого вождя Мбванги Мабуту!

…Жучок был древний-древний, наверное, прошлого еще века. Покрытый тусклой голубой краской, с одной желтой, и одной напрочь отсутствующей дверцей. Но движок, переделанный на самогон и кукурузное масло, ревел вполне воинственно, и давал аж тридцать километров в час. Нашли мы его почти случайно: Маша заметила приткнувшееся к забору и почти утонувшее в лопухах облупленное чудо на самой окраине, у маленького домика. Почему хозяин не загнал своё сокровище во двор — так и осталось загадкой. Надеясь на то, что в баке есть топливо, мы укатили его на руках, а потом вскрыли проволочкой и завели от искры.

Первые минут тридцать молчали. Я боролся с непривычным управлением: от родной панели в Жучке ничего не осталось, сейчас она выглядела, как больная фантазия Левши, дорвавшегося до электрического паяльника.

Стемнело. Фары не горели — их попросту не было, так что я на малой тяге включил ночное зрение. Маша, увидев два голубых пятна на дороге, нервно поёжилась.

— Ты же говорил, магии не осталось.

— Да это не магия. Так, остаточные брожения в организме.

Она помолчала, а потом спросила:

— И как оно?

— Что?

— Употреблять Пыльцу, колдовать? Как ты докатился до жизни такой?

Я осторожно пожал плечами: коленки подпирали уши, локти умещались между ними. Макушкой я то и дело стукался о крышу.

— Да как, как? Как у всех… Мне тогда лет двенадцать было, нашел дохляка на помойке. Обшарил и наткнулся на несколько граммов Синьки. Это первичный леофилизат, совершенно неочищенный. Где он его взял — одному богу известно…

Принес его на хазу — добыча, как никак… У нас тогда в предводителях Крутой ходил. Ну знаешь, такой: челюсть — как наковальня, кулаки по пуду, а мозг — как у трехлетнего ребенка. Вот он и велел всем попробовать. Типа, проверить, кто не хлюзда…

Почувствовал, как где-то внизу живота намерзает ледяной ком, и замолчал. Какие мечты могут быть у беспризорников? Оголодавших, больше похожих на диких зверят, чем на человеческих детенышей? Сам Крутой, помниться, во сне всё мамку звал. Она и пришла… Запомнились только громадные, белые, как тесто и такие же мягкие, гнущиеся во всех направлениях, руки…

— И что?

— А ничего. Трое даже не проснулись, так во сне и угасли. Остальные не смогли выйти из Нави — мы тогда и не подозревали, что это такое. Застряли за Завесой, а сил вернуться не было. Синька высосала весь их разум досуха. Крутой спылился одним из первых.

— А ты?

— А я? Я не умер вместе со всеми. Повезло. Оказался я поцелованный синим ветром… это мне потом монахи сказали. Лежал, и галлюцинировал сутками напролет. По ожившим глюкам меня пастафарианцы и нашли. Выходили…

— Что означает поцелованный?

— Что я настоящий маг: могу жрать Пыльцу тоннами, и ничего мне от этого не делается.

— Прям таки тоннами?

— Ну… По правде сказать, "срок годности" есть у всех. Просто у таких, как я и Лумумба, он дольше. Но знаешь ведь, нервные клетки не восстанавливаются… Неизвестно, когда кирпич прилетит.

— Поэтому бвана не разрешает тебе часто закидываться?

Ответить я не успел: машинку нашу тряхнуло и подбросило. Я, как бешеный, завертел баранку, но это не помогло. Нас понесло юзом поперек колеи. По сторонам не смотрел: был слишком занят.

Когда под задний бампер поддало так, что треснул кузов, я крикнул Маше "Прыгай!" — и сиганул в кусты. Угодил во что-то страшно колючее, да еще и затылком ударился. Пока очухался, вылез на дорогу, пока вытащил шипы из задницы…

Жучок наш лежал кверху брюхом, а земля вокруг выглядела так, будто её вспахали. Маши видно не было, зато рядом с машиной, купаясь в лунном свете, стояла зверюга. Огромная, как мамонт, и страшная, как смертный грех. Увидев меня, она опустила голову, сверкнув желтыми очами, и заклокотала горлом.

— Маша… — неуверенно позвал я. — Маш?

— Не верещи. Здесь я. — она подошла сзади, прячась за меня от зверюги.

— Ты это… Я его отвлеку, а ты беги. — глаз от светящихся желтых зрачков твари я оторвать не мог.

— Ага, щас. — почему у нее такой спокойный голос? Я лично не удивился бы, обнаружив на себе абсолютно мокрые портки…

— Не спорь, Машунь. Тебе еще жить да жить… Замуж выйдешь, детки у тебя будут… Беги, я его задержу!

Разведя руки, я попытался открыть Завесу. Меж ладоней проскочила крохотная синяя искорка, и испарилась.

— И надолго ты его задержишь?

Что-то она там, у меня за спиной, делала. Чем-то шебуршала, потом взвизгнула молния, потом был какой-то металлический лязг…

— Не знаю. — я переступил с ноги на ногу. — Уж больно он здоровый… Уходи. Только сначала не беги, а спрячься в лесу. А потом уж…

Рядом с ухом грохнуло. Да так, будто прямо в черепе взорвалась граната, оторвав уши. Подскочив метра на два, я наконец развернулся и посмотрел на Машу. Лежа на спине, она сжимала в обеих руках громадный револьвер. Наземь её, походу, отдачей отбросило…

— Отойди! — заорала она. Это я по губам угадал: голова была, как чугунная болванка, ничего не слышал. Только звенело где-то в затылке. Я подскочил еще раз, мимо просвистела еще одна пуля, собака истошно взвизгнула, но продолжала бежать на нас.

Маша отбросила револьвер и выхватила огромный мачете. Вскочив перед носом твари, она махнула ножом.

— Не мельтеши! — бросила мне через плечо и пригнулась, как пантера перед прыжком.

— Да как же… Ты же…

— Не мельтеши, я сказала. — и бросилась на тварь.

Смотреть, как Маша пластает тварь, словно куриную тушку для супа, было страшно. Она скакала вокруг неповоротливой туши, нанося точные удары, а когда тварь упала с перерубленными передними лапами, запрыгнула ей на спину и хладнокровно перерезала горло.

В белесую от лунного света пыль хлынула черная кровь.

Когда она подошла, вся в крови, вытирая тесак листом лопуха, я уже пришел в себя. Теперь мне было стыдно. Герой! Решил подороже продать жизнь, чтобы спасти невинную девушку…

— Ненавижу этот револьвер. — как ни в чем ни бывало сообщила Маша, упрятывая в рюкзачок своё хозяйство. — Вечно все руки по самые гланды отшибает…