Терри Пратчетт - Цвет волшебства [сборник]

Тецуманские жрецы поклонились восходящему солнцу, однако глаза всей толпы обратились к джунглям.

В которых что-то происходило. Оттуда слышался хруст ломающегося подлеска. С деревьев, истерично вопя, срывались тропические птицы.

Ринсвинд, разумеется, не мог этого видеть.

— Сам виноват. Кто хотел стать повелителем мира? — продолжал он. — Ты, вообще, чего ожидал? Думал, тебе обрадуются? Знаешь, открою тебе одну тайну: домовладельцев никто не любит.

— Но они собираются убить меня!

— Взгляни на всё с другой точки зрения. Так они тебе показывают, что, метафорически выражаясь, им осточертело ждать, когда ты покрасишь дом и исправишь канализацию.

Теперь уже все джунгли были охвачены сумятицей. Животные вылетали из кустов, словно спасаясь от лесного пожара. Несколько тяжелых глухих ударов возвестили о том, что деревья ломаются и падают наземь.

Через подлесок продрался обезумевший ягуар и громадными прыжками помчался по тракту. В нескольких футах позади него нёсся Сундук.

Сундук был покрыт лианами, листьями и перьями всевозможных редких лесных птиц, которые после случившегося стали встречаться ещё реже. Ягуар мог бы спастись, отскочив вправо или влево, но простой животный ужас мешал ему мыслить логически. Он сделал большую ошибку: повернул голову, чтобы посмотреть, кто его преследует.

Ошибка была большой — и последней в ягуаровой жизни.

— Помнишь этот свой ящик? — спросил попугай.

— Да, а что? — откликнулся Ринсвинд.

— Он направляется сюда.

Жрецы вгляделись в бегущий далеко внизу предмет. У Сундука был очень прямолинейный способ обращаться с теми вещами, что стояли между ним и намеченной им целью, — он их попросту игнорировал.

И Кусалькоатль, презрев все свои инстинкты, в страшной тревоге и, что самое ужасное, в полном неведении относительно происходящего, — Кусалькоатль избрал именно этот момент для того, чтобы материализоваться на вершине пирамиды.

Кое-кто из жрецов заметил его. Ножи выпали у них из рук.

— Э-э… — пискнул демон. Остальные жрецы тоже повернулись.

— Прекрасно. А теперь я хочу, чтобы вы все меня выслушали, — крикнул Кусалькоатль, приставив крошечные ручонки к своему основному рту, чтобы лучше было слышно.

Он оказался в весьма щекотливом положении. Ему страшно нравилось быть богом тецуманцев, он был прямо-таки потрясён их целеустремленной преданностью и очень благодарен им за невероятно похожую на него статую внутри пирамиды. Поэтому ему было крайне неприятно раскрывать тот факт, что данная статуя отличается от своего оригинала одной немаловажной деталью.

На самом деле Кусалькоатль был шести дюймов ростом.

— Так вот, — начал Кусалькоатль, — это очень важно…

К несчастью, никто так и не узнал почему. В этот миг Сундук, ожесточенно суча ножками, взобрался на вершину пирамиды и плюхнулся на каменные плиты. Раздался короткий глухой вскрик.

«Этот старый мир весьма забавен, — сказал потом Понт да Щеботан. — Над ним нельзя не смеяться. Ведь если не смеяться, можно сойти с ума. То ты лежишь привязанный к каменной глыбе и ждешь, что тебя подвергнут изысканной пытке, то тебе вдруг предоставляют завтрак, сменную одежду, горячую ванну и бесплатный транспорт до границы царства. Именно так человек начинает верить в богов…». Тецуманцы никогда и не сомневались в том, что боги существуют. Но в данный момент их главное божество представляло собой небольшое маслянистое пятнышко на вершине пирамиды…

Сундук стоял на главной площади города. Все представители жречества, собравшись вокруг, внимательно следили за ним — вдруг он выкинет что-нибудь потешное или, наоборот, имеющее религиозный смысл.

— И ты действительно оставишь его здесь? — спросил Эрик.

— Всё не так просто, — ответил Ринсвинд. — Обычно он меня догоняет. Но давайте-ка побыстрее сматываться.

— А как же дань?

— Думаю, будет благоразумным отказаться от неё, — возразил Ринсвинд. — Давайте просто уйдем потихоньку, пока они в хорошем настроении. Рано или поздно новизна исчерпает себя.

— А я должен продолжить поиски Источника Жизни, — заявил да Щеботан.

— Ах да, — кивнул Ринсвинд.

— Я, знаете ли, посвятил этому всю свою жизнь, — гордо сообщил старик.

Ринсвинд оглядел его сверху донизу.

— Неужели?

— О да. Исключительно. Ищу с самого детства.

Лицо Ринсвинда выражало крайнюю озадаченность.

— В таком случае, — начал он тоном, каким обычно разговаривают с маленькими детьми, — не лучше ли… ну, знаешь, разумнее… завязать…

— Что? — спросил да Щеботан.

— О, неважно, — отозвался Ринсвинд. — Однако у меня есть для тебя кое-что, — добавил он. — Чтобы ты, ну, знаешь, не скучал, мы дарим тебе этого замечательного говорящего попугая. — Ринсвинд ловко сграбастал птицу, старательно избегая подставлять пальцы под мощный клюв. — Это ведь лесной житель. Было бы жестоко и дальше заставлять его жить городской жизнью…

— Я родился в клетке, ты, буйный какеготам! — крикнул попугай.

Ринсвинд придвинул нос к его клюву и прошипел:

— Либо это, либо на сковородку.

Попугай открыл было клюв, чтобы цапнуть его за нос, но, увидев выражение лица волшебника, резко передумал.

— Попка хочет печенья, — проговорил он и тихо буркнул: — Какеготамкакеготамкакеготам!

— Дорогая моя, чудная птичка! — восхитился да Щеботан. — Я буду присматривать за ней.

— Какеготамкакеготамкакеготам!

Они достигли джунглей. Несколькими минутами спустя Сундук стронулся с места и порысил следом за ними.

В Тецуманской империи был полдень.

Из главной пирамиды доносились звуки, которые позволяли предположить, что там разбирают на части какую-то очень большую статую.

Жрецы в задумчивости сидели на полу. Время от времени кто-нибудь из них вставал и произносил краткую речь.

Во всех этих речах затрагивались крайне важные вопросы. Например, о том, что экономика царства напрямую зависит от процветания индустрии, занимающейся производством обсидиановых ножей; о том, что покоренные соседние царства с течением времени привыкли полагаться на твёрдую руку правительства, а также, между прочим, на разрубание тел, разрезание животов и вынимание внутренностей, производимые той самой твёрдой рукой; и об ужасной судьбе, которая ожидает любой народ, не имеющий бога. Народ-безбожник способен дойти до чего угодно: он может возмутиться против добрых старых традиций скромной жизни и несамопожертвования, сделавших империю таковой, какова она есть сегодня; народ может начать спрашивать себя, зачем ему, народу, если у него нет бога, все эти жрецы. В общем, ожидать можно чего угодно.

Все вышеперечисленное было очень хорошо изложено Муцумой, верховным жрецом, когда он сказал: