Терри Пратчетт - Цвет волшебства [сборник]

Он растерянно умолк.

— Э-э… Наверное, я перепутал их с волками, — пробормотал он. — Как вы думаете?

Все единодушно закивали.

— Э-э… А акулы другие? — продолжал он. — Злобные, безжалостные морские убийцы, не утруждающие себя даже тем, чтобы как следует прожевать добычу?

Ответом опять стало единодушное кивание.

— О боги. От стыда я готов залезть под стол…

— Смотри, не залезь в брюхо акуле, — посоветовал Чудакулли. — Ну что же вы, господа? Это ведь наша домоправительница! Вы что, хотите в будущем сами заправлять постели? Думаю, следует опять прибегнуть к огненным шарам.

— Она слишком далеко заплыла…

Из пучины, в двух шагах от Чудакулли, снарядом вылетело что-то рыжее, завилось спиралью и вновь, как лезвие, рассекающее шёлк, ушло под воду.

— Что такое? Чьих это рук дело? — всполошился аркканцлер.

Большая покатая волна, мощно взрывая воду, летела прямо в скопление хищных треугольных плавников, словно шар — в кегли боулинга. А потом море взорвалось.

— Вы только посмотрите, как оно разделывается с акулами!

— Это какое-то чудовище?

— Скорее всего, дельфин…

— С рыжей шерстью?

— Да уж, вряд ли…

Мимо главного философа брюхом вверх проплыла бесчувственная акула. И сразу за нею вода опять взорвалась — огромной рыжей улыбкой единственного дельфина на свете с кожистым рылом и рыжими волосами по всему телу.

— И-ик? — осведомился библиотекарь.

— Отлично, дружище! — прокричал в ответ Чудакулли. — Я всегда говорил, что в трудную минуту на тебя можно положиться!

— Осмелюсь возразить, аркканцлер, на самом деле вы говорили, что, по вашему мнению… — сказал Думминг.

— И выбор внешнего облика также достоин всяческих похвал, — продолжал, не снижая громкости, Чудакулли. — А теперь будет очень здорово, если ты соберёшь нас всех в кучу и подтолкнёшь к берегу. Все здесь? Где казначей?

Казначей к тому времени превратился в далёкую точку. Он мечтательно грёб в сторону континента.

— Что ж, вижу, он и сам прекрасно доберётся, — констатировал Чудакулли. — Вперёд, друзья, будем пробиваться к суше.

— Это море… — нервно произнёс главный философ, неотрывно глядя вперёд, пока семена, точно связку перегруженных шлюпок, посредством умелых маневров направляли к берегу. — Оно такое… Как по-вашему, оно вполне опоясывающе выглядит?

— Море, безусловно, очень БОЛЬШОЕ, — отозвался профессор современного руносложения. — И знаешь, я сильно сомневаюсь, что этот рёв, который мы слышим, производится одним только дождём. Скорее всего, где-то впереди располагается полоса прилива.

— Ну, прокатимся на паре-тройке высоких волн, от нас не убудет, — пожал плечами Чудакулли. — Вода, по крайней мере, мягкая.

Думминг ощутил, как плоское семечко под ним, повинуясь волне, плавно поднялось и опустилось. Странная форма для семени, не мог не признать он. Разумеется, природа уделила немалое внимание семенам, снабдила их и крылышками, и парусами, и флотационными камерами, и множеством других приспособлений, призванных дать им преимущество в борьбе за выживание со всеми прочими семенами. Но эти представляли собой не что иное, как плоские версии нового облика библиотекаря. Наверное, по воде они должны просто летать…

— Э-э… — произнёс он, обращаясь к мирозданию в целом.

Что означало: «Интересно, как эти семечки можно приспособить?».

— Скал впереди не видно, — прищурился декан.

— Море, опоясывающее сушу… — задумчиво произнёс философ, видимо пребывая в некоем филологическом трансе. — В этой фразе определённо есть что-то таинственное и загадочное…

Думмингу вдруг пришло в голову, что вода не такая уж и мягкая. В детстве он не особо увлекался спортивными играми, хотя играл с другими ребятами и принимал активное участие во всех их играх, таких как «толкни-тупса-в-крапиву» или «привяжем-думминга-к-дереву-а-сами-пойдём-по-домам». Так вот, однажды его сбросили с обрыва прямо в пруд… Тогда он ОЧЕНЬ больно ушибся о воду.

Постепенно флотилия нагнала госпожу Герпес. Одной рукой домоправительница цеплялась за какое-то бревно, а другой гребла. Впрочем, у бревна были и другие пассажиры: птицы, ящерицы, а также неизвестно как сюда попавший верблюжонок, забившийся в остатки бывшей зелёной кроны.

Волны усилились. Из-за шума дождя доносилось непрерывное гулкое уханье.

— Ах, вот и вы, госпожа Герпес, — поприветствовал главный философ. — И что за симпатичное деревце. Посмотрите-ка, даже листочки кое-где остались.

— Мы прибыли вас спасать, — отважно сообщил декан.

— Полагаю, госпоже Герпес стоит перебраться на какое-нибудь из семечек, — порекомендовал Думминг. — Точнее, я даже уверен, что это будет правильнее всего. Мне представляется, волны… волны могут стать… слегка большими…

— Чересчур опоясывающими, — мрачно уточнил главный философ.

Он посмотрел вперёд, на берег, — и не увидел его на прежнем месте.

Берег обнаружился внизу. У подножия сине-зелёного холма. Который состоял сплошь из воды. И вздымался всё выше и выше.

— Послушайте, — призвал Ринсвинд. — Почему бы вам просто не сказать мне, как её зовут? Ведь наверное, её имя весьма известно. Оно написано на афишах, его все знают. Не понимаю, в чем проблема.

Повара переглянулись. Потом один прокашлялся и сказал:

— Ее… её зовут… Примадонна Нелли… По…

— По?

— Поппа.

Ринсвинд пошевелил губами.

— О! — только и смог вымолвить он. Повара единодушно закивали.

— Послушайте, а Чарли всё пиво выпил? — спросил Ринсвинд, опускаясь на какую-то табуретку.

— Кстати, вспомнил. По-моему, в шкафу, завалялись пара бананов. Посмотри, Рон, хорошо? — попросил второй повар.

Беззвучно шевеля губами, Ринсвинд блуждающим взором обвёл помещение.

— А Чарли знает? — наконец спросил он.

— Ага. Узнав это, он и сломался.

За дверью послышался быстрый стук шагов. Один из поваров выглянул в окно.

— А, ерунда, всего-навсего стражники. Гоняются, наверное, за каким-нибудь придурком…

Ринсвинд слегка задвинулся вглубь комнаты, чтобы его не было видно из окна.

Рон смущённо переступил с ноги на ногу.

— Можно ещё сходить к Ленивому Ахмеду и упросить его открыть лавку. У него наверняка найдется…

— Клубничка? — подсказал Ринсвинд.

Повара пожали плечами. Чарли опять зарыдал.

— Всю свою жизнь он ждал этой минуты, — сказал первый повар. — По-моему, это чертовски несправедливо. А помните ту малышку-сопрано? Она ещё бросила театр ради торговца скотом? Босс потом целую неделю убивался.

— Угу. Как не помнить. Лиза Радост, — отозвался Рон. — В средней зоне чуть-чуть вихлялась, но всё равно многообещающая была девушка.

— Босс на неё, можно сказать, все свои надежды возлагал. Говорил, такое имя ко всему пойдет, хоть к ревеню!