Дмитрий Емец - Таня Гроттер и трон Древнира

– ЕСТЬ! ПУППЕР МОЙ! – вопила она.

Таня недовольно покосилась на нее и хотела уже захлопнуть книгу, но случайно задержала взгляд на странице и замерла.

Буквы заклинания размазывались и, превращаясь в дымные кольца, поднимались над книгой. Они зависали, перетасовывались и складывались в слова:

«Поздравляем Вас! В магической книге гражданских состояний сделана запись следующего содержания:

«Гурий Пуппер полюбил Татьяну Гроттер пылко и пламенно. Причина чувства: дистанционная магия на фоне изначальной склонности».

Таня поспешно замахала руками, разгоняя дымные кольца. Интересно, не заметила ли Гробыня? Нет, пронесло. Торжествующей Склеповой было не до того, чтобы читать всякие там дымные надписи. Прижав к груди запеченного Пуппера, она уже, входя в роль, внушала ему:

– Значит, так, дорогуша! Пора доказывать свою любовь! Во-первых, мне нужен дворец! Не хочу жить в одной комнате с этой вот! И вон то колье с бриллиантами!.. Купи его или укради! Зачем тебе, по-твоему, такая большая метла и невидимый плащ?

«О, Древнир! Это же надо! Зачем мне Пуппер!.. А Гробыня о чем думала? Фигурку лепила я, заклинание произносила тоже я! Вот нелепость-то!» – с ужасом размышляла Таня.

Заметив, что над книгой начинают подниматься новые дымные кольца с явным намерением составиться в тот же текст, она быстро схватила «Любовное зомбирование»и швырнула справочник об пол. Оскорбленная книга превратилась в сороконожку и помчалась ябедничать Гробыне. Но, увы, спеша нагадить ближнему, сороконожка выбрала не тот маршрут.

Никто не увидел, как проснувшийся птенец выпрыгнул из гнезда. Он боком подскочил к сороконожке, делая вид, что вовсе ею не интересуется, а потом…

– А-а-а! Что я навру Абдулле? Твой глупый жар-птиц сожрал книгу из закрытого фонда! – закричала Гробыня.

Утро следующего дня застало самого доброго депутата лежащим на животе на ковре и шваброй выуживавшим из-под дивана таксу. Дядя Герман был разъярен, как сорок тысяч голодных упырей, что спешат со своей посудой на донорский пункт.

– А ну иди сюда, авантюристка! Умей отвечать за свои поступки! Куда ты дела мой ботинок? Мне надо на телемост по правам человека – не в тапках же я туда поеду! – шипел он.

Полтора Километра злобно клокотала на Дурнева из-под дивана, огрызалась на швабру, но вылезать благоразумно не собиралась. Тем более что защитить ее было некому.

Тетя Нинель отсутствовала. К девяти часам она повезла Пипу в модельное агентство «Пупсик-старс» на фотопробы. С недавних пор Пипа возомнила, что у нее фигура манекенщицы. Тетя Нинель тоже находила свою дочь неотразимой.

– Пусть только попробуют не взять мою девочку! Мы ихний «Старс» на танке переедем! Мне Айседорка обещала! – говорила она.

Ради того, чтобы всегда иметь наготове танк и роту спецназа, мадам Дурнева даже возобновила отношения с Айседорой Котлеткиной.

Уезжая, тетя Нинель оставила дяде Герману парадный костюм и начищенные ботинки, но такса оказалась шустрее, и вот уже полчаса Дурнев гонялся за ней, подвергая воровку резкой критике. Такса была стара, такса была глупа, но одно она умела делать превосходно – короткие лапы позволяли отлично прятаться под мебелью.

Можно было заглянуть в шкаф или поискать в коридоре другую пару обуви, но упрямый депутат вбил себе в голову, что ему нужен именно этот ботинок и никакой другой.

Наконец за час до телемоста дядя Герман сдался. Распахнув шкаф-купе, он принялся бестолково дергать все ящики подряд, пока не добрался до нижнего. Не успел самый добрый депутат потянуть его на себя, как что-то загрохотало, ящик распахнулся, словно от мощного пинка, и из него, позванивая шпорами, выскочили высокие черные сапоги.

Замерев, дядя Герман взволнованно хрюкнул. Он был тронут. Ледяное сердце потекло у него в груди, как растаявшее мороженое.

– Я давно о таких мечтал! Нинель наверняка припрятала их к моему дню рождения! Какая она у меня умничка! – сказал он себе.

Пока Дурнев, закатывая глазки и млея, любовался сапогами, из-под дивана с ловкостью бывалой диверсантки вынырнула такса Полтора Километра. Подкравшись к крайнему сапогу, такса хотела схватить его, но, принюхавшись, завыла и, поджав хвост, затрусила в коридор. Здесь ее можно было легко поймать, но дядя Герман уже забыл о ней. Все его внимание было приковано к сапогам.

Решившись, он сбросил с ноги ботинок и, натянув сапоги, подошел к зеркалу. Сердце у него сладко защемило.

– Вот это шик! Кто теперь посмеет сказать, что я не красавчик? Все мои завистники откинут копыта! – воскликнул он.

Крутясь перед зеркалом, Дурнев щелкнул каблуками. Серебряные шпоры, столкнувшись, зазвенели. В комнате что-то полыхнуло. Ослепленный дядя Герман машинально закрыл глаза и заслонился рукой. Он, как некогда Генка Бульонов, решил, что в люстре взорвались сразу все лампочки.

Но люстра была тут ни при чем. В этом дядя Герман убедился, когда вновь открыл глаза. А еще он увидел, что посреди комнаты, с любопытством озираясь, стоит щуплый человечек с красным лоснящимся носиком, украшенным кучей мелких прожилок. Волосы у него были темные и жесткие, как проволока. Одет он был в черный халат с вышитыми на нем рунами – такой просторный, что он подошел бы и тете Нинели. На вид человечку можно было дать лет тридцать.

Ненадолго задумавшись, дядя Герман принялся методично оглашать окрестности призывными воплями. Толстые перекрытия правительственного дома равнодушно проглатывали хриплый рев Дурнева. А работавший у Айседоры Котлеткиной телевизор старательно умножал могучие децибелы перспективного политика на ноль.

– Слуга, ты здесь один? Где он? Отвечай, где? – потребовал человечек, выходя из прожженного в ворсе ковра круга у своих ног. (Бедный новый ковер тети Нинели!)

– Кто? – шепотом спросил дядя Герман.

– И ты еще спрашиваешь: кто? Твой хозяин Моцарт!

Стоило самому доброму депутату неосторожно ляпнуть, что Моцарт умер, как красноносенький залился лающим смехом.

– Умер? Ты говоришь, Моцарт умер? Да будет тебе известно, ничтожный, он пока жив!

Дядя Герман окончательно убедился, что к нему в квартиру забежал псих. «Наверное, Нинель забыла закрыть дверь! – догадался он. – Лучше ему поддакивать, а потом вызвать психиатричку».

– Вы хотите сказать, что вы сами Моцарт? Простите, маэстро, что сразу вас не узнал! – с воодушевлением воскликнул Дурнев. А сам уже приглядывался с опаской, нет ли в руках у психа ножа.

Красноносенький вскинул руку. На безымянном пальце у него блеснуло толстое кольцо со сверкающим камнем. «На бриллиант похоже, но, конечно, фальшивка. У психов все ценное санитары отбирают», – подумал дядя Герман.