Елена Ахметова - Обманка (СИ)

Наша троица, в последнее время лишенная возможности посещать более-менее приличные ванные комнаты, не говоря уж о столичных модистках, естественно, оказалась бы не ко двору — если бы нас вообще хоть кто-нибудь увидел. Но о нашем прибытии узнали только бытовые заклинания, заменяющие официантов: уж чему-чему, а отводу глаз Владыка был обучен превосходно.

Свободный столик нашелся без труда, и мы, подобно всем остальным посетителям, воспарили под потолком, неторопливо листая меню. О том, что я чертовски боюсь высоты, химере Гилвайну знать незачем, и я непринужденно улыбаюсь, стараясь ни жестом, ни случайным словом не выдать своей фобии.

Шпион закрывает свое меню, и перед ним мгновенно материализуется бокал с ядовито-зеленой жидкостью, а его пакостная ухмылка рискует выйти за пределы приличия.

«Драконье топливо», кто бы сомневался. Отвратительное пойло с экстрактом дерева, которое становится ядовитым неизвестно когда и из-за чего, — наверное, было бы странно, если б наемнику не понравилось.

Диллиан, покосившись на Гила, с грустной усмешкой качает головой. Да, ту неудачную попытку отравить шпиона «Драконьим топливом» ему еще долго будут припоминать, можно не сомневаться.

— Итак? — вопросительно вскидывает брови химера. — С какой целью меня спаивает сам коварно убитый Владыка Хеллы?

— Мне нужна твоя помощь, — решительно заявляет Диллиан и захлопывает свое меню. На столике внезапно появляется хрупкий хрустальный кубок с янтарным вином.

Я перелистываю страницы. В местном каталоге причин болезней печени никак не меньше двухсот наименований.

— Неожиданно, — лицо Гила застывает зеркально отраженной маской помеси решительности и отчаяния. — И в чем же?

— Мне нужно, чтобы ты пробил брешь в защите моего Дворца, — выдохнул Владыка и выжидательно замолчал.

Химера поперхнулся своим ядом, вытаращившись на Диллиана.

— Я не ослышался? Ты подбиваешь меня помочь свергнуть действующее правительство?

— Нет, правительство я перережу лично, — пообещал Ди. — Мне нужна только лазейка и элемент неожиданности.

— Не вижу особой разницы, — отрезал Гилвайн. — Мне не принципиально, кто перережет глотки элите Серого Сокола, меня больше волнует, что я засвечусь в государственном перевороте. Это, знаешь ли, не слишком-то на руку.

— Твое участие можно скрыть, — спокойно объявляю я, повелительно указывая на строку с соком. Печень добьем в другой раз.

— Стесняюсь спросить, каким образом, — невесело хмыкает Гил. — Все в курсе, что я ошиваюсь на Хелле и без труда превращусь в часть заклинания, чтобы изменить его. И я не знаю никого, кто мог бы повторить этот трюк с защитой на Дворце хотя бы теоретически.

— Нет, а усилить заклинание так, чтобы я не смог его пробить — это ничего! — возмутился Диллиан.

— Это ничего, — согласился Гил. — Переворот был совершен без меня, тихо и почти мирно. Я не участвовал в политике, просто выполнил свой Заказ и преспокойно сделал ноги. Такое поведение мое начальство вполне одобряет. Но вот помогать бунтарям…

— Да никто не узнает, — отмахиваюсь я. — У меня есть на примете человек, на которого можно это дело свалить.

Диллиан смотрит на меня моими же глазами, изучающе и немного испуганно.

— Эри, ты что… ты не?.. Она все еще способна?

Я отдала бы душу, чтобы взглянуть на себя его глазами. Если бы только она у меня все еще была.

Подо мной — десяток метров пустоты и гладкий холодный мрамор, и от падения меня отделяет только простенькое заклинание левитации, встроенное в стул без ножек.

Я улыбаюсь.

О том, как мне страшно, не стоит знать ни одному из них.

Пробуждение от настойчивых волн чужого беспокойства и еще почему-то страха. Действительно скоро войдет в привычку. Только…

Какого черта у меня до сих пор осталась способность считывать чужие эмоции?!

Я подскочила на месте, судорожно цепляясь за подол просторной рубахи, не решаясь еще, не желая доверять собственным чувствам и опасениям, и… со всей дури вписалась макушкой в челюсть только-только собравшегося заговорить ташия.

Все-таки ругается он — заслушаешься. Коротко и по делу.

— Извини, — буркнула я, потирая пострадавшую макушку. — Ты наверняка собирался мне сообщить, что я опять кричала во сне?

— Нет, — слегка опешил Устин. — Ты улыбалась.

— Вот как… — пробормотала я, садясь, и сдавила пальцами переносицу.

Я не помнила, что мне снилось. Совсем.

Блаженная чернота без сновидений, ставшая такой привычной за последние дни, и не подумала исчезать, хотя второй души во мне действительно больше не было, — пустота внутри по-прежнему выла раненой собакой, не позволяя расслабиться ни на мгновение. Но откуда тогда эмпатия? Ведь разбудило меня именно беспокойство Устина… кстати о беспокойстве!

— А что такого плохого в том, что я улыбалась во сне? — хотя о чем это я спрашиваю, разве может сейчас случиться чудо?

— Ну… — он замялся, не в силах передать зрительный образ, — я тебя сначала с Эртрисс перепутал, обычно она так…

— Радует, — вздохнула я, пряча лицо в ладонях.

— Эль, ты уверена, что она забрала свою душу? — напрямик спросил Устин.

Я подняла на него глаза.

Медвежий силуэт в полумраке подвала — дышащий, живой, близкий. Такой простой, понятный, такой родной.

Там, под небрежно наброшенной на плечи шкурой, — странная смесь человека и зверя, животной магии и привычного тепла. Устин ведь давно ничем мне не обязан, — таший столько раз выручал меня, что начало нашего знакомства уже начинало выпадать из памяти; но он оставался со мной до сих пор, хотя его пле-мени уже не угрожало проклятие и медленное вымирание, и ничего не просил взамен.

Наверное, это и называют настоящей дружбой, и я сейчас все напрочь испорчу, посеяв между нами тучу недосказанностей и недопонимания. Но это разрешится. Рано или поздно.

— Обними меня, — тихо попросила я, комкая многострадальный подол рубахи.

…не знаю, кто там додумался до того, что настоящей дружбы между мужчиной и женщиной быть не может потому, что кто-то один обязательно любит, — но мне этого мыслителя искренне жаль, если он и впрямь считает, что дружба и любовь — взаимоисключающие понятия.

…обнять меня слегка опешивший медведь все-таки не успел. Наверное, оно и к лучшему.

Люк подвала коротко хлопнул, впуская внутрь ощетинившийся кинжалами и магией комок испуганной собственным бессилием ярости. Проломив с размаху пару ступеней короткой деревянной лестницы, комок резко трансформировался, выпуская из себя вполне человеческие руки и ноги, и со сдавленным ругательством, плавно переходящим в стон, приземлился на пол.

Устин резко обернулся — медвежья голова повторила маневр с заметным опозданием, зато звериные лапы, казалось, приросли к человеческим конечностям. Я тихо скрипнула зубами.