Марамак Квотчер - Второй Беличий Песок [СИ]

— Кло! — цокнул Макузь, по возможности подобравшись неслышно, так что грызи подпрыгнули от неожиданности.

Грызи поведали, что агрегат сдох, но они не могут понять почему. Макузь уставился на них двумя глазами так, чтобы видеть всех сразу — два белкача и белка были явно того вида, что имеют дикоживущие грызи, так что неудивительно. Для начала он осведомился, давно ли они эт-самое и всё такое; на что получил ответ, что недавно, осенью. Собственно с той же волной, что и Марисочка… кхм! Помотав головой, грызь вернулся к теме и расслушал наличное — с пухом было ясно, оставалось железо. Таковое представляло из себя трёхколёсный паровичок, какого обычно погоняли «козлом» — по большей части это была одноосная телега с небольшим котлом и большими ящиками для дров, спереди к которой прикручивался велосипед. Вдобавок сейчас всё это великолепие стояло не на колёсах, а на лыжах, в честь зимы.

Макузь понял, что начинать придётся с самого начала. Конечно для него не стоило труда разобраться в поломке такого агрегатуса и привести его в годность, но задача явно стояла не столько в этом, сколько в донесении соли до пушей. К удаче, мехсарай для этого и делался, так что грызь вспушился и проследовал к восточной стене оного сооружения, позвав с собой и остальных; на стене раскинулось панно из отдельных деталей, составляющих паровой двигатель. Макузь прочистил горло и начал длительное обзорное цоканье. Повезло, что наличные пары ушей соображали, что такое паровой котёл, хотя бы — случалось, что и нет.

— Предохранительные клапаны! — цокал Макузь, — Чтобы не было мучительно больно, кло?

— Кло, — кивнули ушами грызи.

— А теперь ухитритесь пояснить, что такое кло в данном случае.

Проведя таким образом теоретическую часть, приступили к практической; топку забили хворостом, который когда разгорался, вспыхивал как хворост и давал большую тепловую мощность.

— Не путать мощность и калорийность, — пояснял Макузь, ломая сухие ветки, — Выдаваемая мощность у хвороста, как и у досок, больше, но запас энергии больше — в сосновом полене.

— Почему? — почесала за ухом Мурка.

— Потому что скорость сгорания зависит от площади поверхности топлива, — огорошил откровением Макузь, — Если поджечь чурбак, он горит долго, а если его же покрошить в щепки — сгорит быстро, но в обоих случаях будет выделено одинаковое количество тепла. Это доступно?

— Не особо…

— А и попуху. Тогда — запомните как факту, кло?

— Да, но почему именно так, а не иначе? — не унимался белкач.

— Как выяснено, для горения нужен воздух, — цокнул Макузь, — Если закрыть топку, она погаснет, все знают, а если наддувать, будет гореть сильнее. Следовательно, это из-за площади соприкосновения с воздухом.

— А это-то почему??…

Макузь отказался приводить тонны непроверенных гипотез насчёт состава воздуха и уткнул грызей ушами в механизм. Сдесь как раз был наддув — паровой двигатель вращал крыльчатку, которая гнала в топку дополнительный поток воздуха. Грызь взял ключи и быстро открутил верхнюю часть с клапанным механизмом; тяжёлую чушку вместе переставили на верстак.

— Ну и вот слухните, что тут — это барабан с отверстиями, который приводится в движение от маховика. Когда течение пара открыто, он давит на поршень, а когда закрыто, то не давит на поршень. Кло?

Вдалбливать вещи, близкие к элементарным, пришлось довольно долго, потому как это для привычного грызя они элементарные, а для непривычного — не совсем. Макузь то и дело таскал грызей за уши к стенду, показывая детали отдельно и в отмытом виде, чтобы лучше доходило, а потом снова возвращался к инструментам и ветоши для протирания масла. Провозился ровным счётом до самого вечера, хотя толком и не заметил этого. Закруглившись же с ремонтом, Макузь послушал небо, расчистившееся от облачности, и слегка раздосадованно цокнул, что ухлопал целый день. Ясное дело, что грызям ещё на этой штуке ездить и ездить, так что дело полезное, но всё же.

Под занавес выяснилось, что у грызей нет единиц добра, чтобы уравновесить затраченное Макузем, так что пришлось брать ведро мороженной рыбы, что несколько напрягало. Сам грызь рыбу в качестве корма терпеть ненавидел, но куда денешься, придётся искать любителей и выменивать у них на что-нибдь полезное. Когда солнце совершенно закатилось со смеху за горизонт и на небе висело только зарево, грызь пошёл ближе к восвоясям. Ну или если совсем точно, так он собирался прямо туда и зайти, а не стоять за дверью.

Мороз, крепчавший по мере расчищения облачности, заставлял то и дело тереть подмерзающие уши и нос. Макузь уже вышел из бельчоночьего возраста, когда мороз и снег вызывают радость просто так — теперь он радовался вполне осмысленно. Взять хотя бы ту факту, что вдыхать морозный воздух кажется странным и слегка тревожащим, но на самом деле от этого ничего не будет; если раньше Макузь это чувствовал инстинктивно, то теперь твёрдо знал. Насколько в пух, что белки научились цокать так, чтобы было понятно друг другу, подумал белкач, а то пуха с два бы он знал хоть что-нибудь. Грызь раскинул мыслями по знаниям, снова припомнил Марису, опять раскинул… рыба, висевшая в авоське на загривке, оттягивала плечо, заставляя вспоминать то время, когда в Щенкове бывало трудно с кормом — он ещё застал несколько лет, когда приходилсь жевать по два клубня в сутки и нискольким больше, потому что больше просто не было. К нынешней зиме, как показывала практика, ситуацию выправили.

Пуши возились постоянно, так что выправление ситуации было неудивительным — даже сейчас, уже почти в темноте, кто-то городил противолосёвое заграждение, чтобы весной спокойно сажать в защищённом периметре — иначе сожрут. Макузь это дело знал — в дело шли жерди и вьющиеся шипованные побеги, оплетавшие каркас и создававшие стену, которую было невозможно пробить туловищем; от мелких зверьков, которые могли бы просочиться, применялся репейник и отпугивающие растительные составы. Из-за этого везде, где обитали грызи, можно было услышать подобные заграждения, а уж в цокалище тем более.

В цокалище, кроме того, немудрено было услышать цоканье, за что место так и называлось. Особенно активно уши тряслись возле всё того же учгнезда, хотя звук трясущихся ушей и был приглушённым, потому как белки сидели в строениях вслуху свежачка. Ещё издали, в прогалы между заснеженными ветвями и деревьями, маячили фонари и освещённые окна, казавшиеся яркими — хотя на самом деле, они еле светили. Окна практически никогда никто не занавешивал, так что светились они вовсю, но расслушать что-нибудь через заиндевевшие стёкла всё равно не удастся.

В нулевую очередь Макузь влез по лестнице на крышу дома, по которой часто лазали чистить трубу, и спрятал в снег рыбу, с таким рассчётом, что пух какое животное туда доберётся. Уже изрядно подмёрзнув за день, он с радостью ныкнулся в тёплое помещение, где как раз слышалось наиболее активное за все сутки перецокивание. Предстоит произвести переговоры, подумал белкач и поёжился — этого он не уважал. Тем не менее, пришлось цокать лично на уши каждого присутствовавшего, не нужна ли ему мороженная рыба — хотя бы это возымело действие, так что вскоре Макузь получил взамен орехов — не первого сорта, но куда более годных, чем костлявый водяной организм. Грызя подбивало спросить, что они собрались делать с этой рыбой, но он удержался.