Терри Пратчетт - Carpe Jugulum. Хватай за горло! [litres]

– Не будешь ли ты столь любезен забыть тот вздор, что несла бедная старая женщина, которая к тому же была несколько не в своем уме? – медленно произнесла матушка.

Овес на мгновение задумался.

– Какой такой вздор, госпожа Ветровоск?

Он заметил, что напряженные плечи матушки сразу обмякли.

– А что, я разве что-то спросила?

Черные пузыри поднимались на поверхность болотины вокруг ног матушки. Всемогучий Овес и матушка Ветровоск внимательно смотрели друг на друга. На том самом месте и в той самой луже было заключено своего рода перемирие.

– Молодой человек, не мог бы ты помочь мне выбраться отсюда?

На это потребовалось некоторое время – и помощь ветки стоявшего рядом дерева. Да и то, несмотря на отчаянные усилия Овса, первую ногу удалось извлечь только без башмака. После того как один башмак исчез в торфяной болотине, за ним – видимо, из чувства солидарности – последовал и второй.

В итоге матушка наконец оказалась на относительно сухой и относительно твердой земле. Овес опустил взгляд на ее ноги и увидел перед собой пару самых толстых в мире носков. Эти носки выглядели так, словно без труда могли отразить удар молотком.

– Хорошие были башмаки, – сказала матушка, разглядывая пузырьки. – Ну ладно, пошли.

Сделав первые шаги, она пошатнулась, но, к восхищению Овса, все же сохранила вертикальное положение. У него начинало формироваться несколько иное отношение к этой женщине – впрочем, «несколько иное» отношение к ней формировалось каждые полчаса. Последнее, к примеру, заключалось в следующем: матушка постоянно должна была кого-нибудь бить. Если бить было некого, она начинала бить себя.

– Жаль эту твою святую книжицу… – промолвила она, когда они еще немного спустились по тропинке.

Овес ответил только после долгой паузы.

– Я легко могу достать другую, – спокойно произнес он.

– Должно быть, тяжело остаться без любимой книжки.

– Это всего лишь бумага.

– Я попрошу короля подарить тебе другую книгу со священными писаниями, – пообещала она.

– Это ерунда, не стоит беспокоиться.

– Тебе пришлось сжечь столько слов…

– Истинные слова не горят.

– А ты не так уж глуп, хотя шляпа у тебя дурацкая.

– Матушка Ветровоск, я понимаю, когда меня пытаются достать.

– Молодец.

Они молча продолжили путь. Мокрый снег пополам с градом барабанил по остроконечной шляпе матушки и широкополой шляпе Овса.

– Зря ты пытаешься заставить меня поверить в этого твоего Ома, – сказала наконец матушка.

– Ом запрещает мне это, госпожа Ветровоск. Я ведь даже не пытался вручить вам религиозную брошюру.

– Нет, но ты пытался заставить меня подумать: «О, какой приятный молодой человек, его бог, должно быть, очень хороший, раз такие приятные молодые люди помогают таким старым женщинам, как я».

– Неправда.

– Да ну? А и ладно, все равно у тебя ничего не вышло. Можно верить в людей, но только не в богов. И вот еще что, господин Овес…

– Что? – вздохнув, спросил он.

Она резко повернулась к нему, словно бы ощутила прилив сил.

– Тебе самому будет лучше, если я не буду верить в твоего бога, – сказала она, постучав по его груди острым пальцем. – Этот Ом… его кто-нибудь видел?

– Считается, что три тысячи человек были свидетелями его проявления у Великого Храма, когда он заключил Договор с пророком Брутой и спас последнего от мучительной смерти на железной черепахе…

– Готова поклясться, потом эти три тысячи долго спорили, что же они видели на самом деле. Я права?

– Да, конечно, существует много версий…

– Поняла, поняла. В этом все люди. Вот если бы я увидела его тогда, действительно увидела бы, меня охватил бы всепоглощающий жар. Если бы я узнала, что действительно существует бог, которому не наплевать на людей, который следит за ними, как отец, и заботится о них, как мать… О нет, ты бы не услышал от меня таких слов, как: «У каждой проблемы есть две стороны» или «Мы должны с уважением относиться к убеждениям других людей». Если бы во мне горело пламя, подобное всесокрушающему мечу, ты бы от меня доброты не дождался. Я бы не стала ждать, когда все разрешится само собой. Это если бы пламя действительно горело. Вот ты говоришь, вы больше не приносите людей в жертву, больше не сжигаете их на кострах, но именно в этом заключается истинная вера. Приносить в жертву пламени собственную жизнь каждый божий день, превозносить его истинность, трудиться во имя его, впитывать его… Это и называется религией. А все остальное лишь… доброе отношение. И способ поддерживать хорошие отношения с соседями.

Немного помолчав и успокоившись, матушка добавила тихим голосом:

– Как бы то ни было, если бы я действительно верила, то поступала бы именно так. Я не думаю, что сейчас считается модным так поступать, потому что, мне кажется, увидев зло, ты начнешь заламывать руки и причитать: «Ой-ей-ей, надо же сначала все обсудить!» Вот мое мнение, господин Овес, хотя, быть может, оно и ломаного гроша не стоит. Пусть все идет своим чередом, и ты найдешь свое счастье. Не гоняйся за верой, потому что тебе никогда ее не поймать, – промолвила она, но обращалась как будто не к нему, а к самой себе. – Впрочем, возможно, ты сумеешь жить согласно своей вере.

У нее стучали зубы от холода, ветер хлопал мокрым платьем по ее ногам.

– У тебя есть при себе еще одна книга со священными писаниями? – спросила матушка.

– Нет, – ответил еще не оправившийся от потрясения Овес.

«Боже мой, – подумал он, – если она когда-нибудь обретет веру, что́ спустится с этих гор и прокатится по равнинам?! Боже мой… я ведь только что сказал „Боже мой“…»

– Или псалтырь?

– Нет.

– Тонкий молитвенник? Походный вариант?

– Нет, матушка Ветровоск.

– Проклятие. – Матушка Ветровоск медленно начала падать, складываясь, как пустое платье.

Он бросился вперед и успел подхватить ее, прежде чем она рухнула в грязь. Тонкие бледные пальцы обхватили его запястье так сильно, что он даже вскрикнул. А потом матушка обмякла в его руках.

Что-то заставило Овса поднять взгляд.

Совсем рядом он увидел всадника в капюшоне и на белой лошади. Всадника окружало едва заметное синее сияние.

– Убирайся! – закричал Овес. – Убирайся немедленно… иначе…

Он опустил тело матушки на более или менее сухую кочку, зачерпнул горсть грязи и швырнул ее в темноту. Потом бросился вперед, отчаянно нанося удары по силуэту, который вдруг превратился в тени и клочки тумана.

Затем Овес метнулся назад, закинул матушку Ветровоск на плечо и побежал вниз по склону.

Клочки тумана за его спиной снова сложились в фигуру на белой лошади.

Смерть покачал головой.

– Я ДАЖЕ СКАЗАТЬ НИЧЕГО НЕ УСПЕЛ.