В.Федоров А.Зайцев - Polo или ЗЕЛЕНЫЕ ОКОВЫ

Получив свой билет, до отправления оставалось часов восемь, Отец отправился на второй этаж огромного помещения. От главного холла верхнего этажа тянулся длинный широкий переход, ведущий к многочисленным платформам, от которого отходили боковые лестницы для выхода к поездам. Переход был запружен толпами людей, отбывающих из города и вновь прибывших.

Целую секцию перехода занимали китайцы с огромными баулами. Казалось, что целая китайская провинция приехала в этот город торговать самодельным тряпьем. Маленькие узкоглазые желтолицые люди что-то чирикали на своем наречие, казалось, стая голубей воркуют на току.

Отец уселся на сиденье, пустующее в самом углу зала ожидания, чтобы самому спрятаться в разноликой и разноязыкой толпе, при этом сохранять видимость за всем пространством широкого зала. Вещей у Отца не было, если не считать одежду. Странник почти лег на кресло, вытянув ноги перед собой, и откинул назад голову. Перед ним, чуть в стороне сидела молоденькая, лет двенадцати, цыганка и кормила ребенка грудью. Короткие жесткие волосы торчали из-под русского платка, который она связала на затылке узлом на манер тюбетейки. Широкая цветная юбка полностью скрывала ноги цыганки и узлы с вещами, которые она прятала там же. Отец удивился столь юному возрасту молодой мамаши. Видимо у кочевых народов родителями становятся и раньше, коль скоро век, отпущенный им на странствия, очень короток. Ребенок активно работал ручками, подталкивая мясистую материнскую грудь, и причмокивал от удовольствия. Для них в этом мире уже никого не было. Мать полностью сосредоточилась на созерцании своего маленького чуда, ребенок же полностью погрузился в свое насыщение. Они смотрели друг другу в глаза, и в этом взоре чувствовалась вся правда этого израненного мира.

По другую сторону от Отца сидела древняя старуха, которая помнила Куликовскую битву. Старуха была настолько маленькая и сухая, что ее едва было видно из-за такой же старой и потертой годами и непогодами цигейковой шубейки. Старуха чуть распахнула подол своего жупана. Ей было жарко и душно в спертом воздухе зала ожидания. Она разложила вокруг себя старые, потерявшие всякую форму и цвет, кошелки, перевязанные бельевой веревкой для пущей сохранности. В руках старуха держала облезлую кошку, которая была такой же старой, как мир. Худые бока и облезлая шерсть были свидетелями того, что животное никогда не ела досыта. Старуха украдкой доставала из засаленного пластикового пакета, который держала подле себя, колбасу, которой побрезговали бы даже мухи. Она аккуратно разминала мясной мякиш меж корявых пальцев и отправляла эту массу одну часть себе в рот, другую, оставшуюся на руках, слизывала кошка. Старуха поглаживала свою животину, которая, наверное, единственная на всем белом свете любила ее. Кошка с благодарностью терлась своими облезлыми трехцветными боками о рябую щеку бабки, а та что-то приговаривала ей на ухо. Для этих двоих тоже мир сузился до тихого поедания колбасы да нашептывания ласковых слов друг другу. Им тоже никто не был нужен, равно как и миру не были нужны старуха, которая каким-то чудом прожила до таких лет, и кошка, страшнее коей нужно еще поискать.

Отец дивился. Неужели весь мир такой? Неужели он весь состоит из таких вот маленьких кирпичиков, как старуха и кошка, юная мамаша и цыганенок? Если подумать, то и Отец не нужен никому, кроме его мамы да брата, который куда-то пропал. Сейчас он сидит в этом зале и ждет поезда. А кто ждет его? Мама очень далеко, брат тоже. Кому он нужен здесь и сейчас? Наверное, только темпоральному кризису, который Отец сам устроил?

Отец закутался в теплый шарф и расположился удобнее. Он сощурил глаза и сквозь маленькие щелочки глаз наблюдал за людьми, которые тоже жили своим маленьким мирком, они проходили мимо него, запинаясь о ноги, расставленные на весь проход. До отправления поезда оставалось еще много времени. Отец задремал. Ему грезилось что-то светлое и приятное. Из глубин сна перед глазами возникла худенькая верткая девчушка с огромными голубыми глазами и длинными ресницами, что могла спокойно вместо веера обмахивать себя в жару. Девчушка пристально с нескрываемой любовью глядела на Отца. Она боялась с ним заговорить, поскольку непорочность и природная стыдливость мешали ей признаться в любви. Отец понимал ее самые светлые чувства и намерения, и даже хотел ей помочь в признании, но стоило было ему приблизиться к девчушке, или сделать движение в ее сторону, как та проворно убегала и издали наблюдала за предметом своей страсти. Отец решился на хитрость. Он обошел парк, раскинутый невдалеке от морского причала, чтобы застать влюбленную девочку врасплох. Но не тут то было. Подойдя к тому месту, где должна была скрываться девушка, он обнаружил, что та стоит у него за спиной и с нескрываемой любовью смотрит ему глаза. Отец махал ей рукой, чтобы та не боялась его и, откинув свой страх, поговорила с ним, но она будто не замечала его приглашающих жестов, но пристально наблюдала за ним, все время держа его на расстоянии.

Затем Отцу привиделась огромная заснеженная гора, с которой на горных лыжах и санках весело спускались отдыхающие. Невдалеке стояла электричка, на которой все эти люди приехали. Чуть в стороне от дорожного полотна высилась огромная черная скала, которую окружали, словно живая изгородь, белоствольные березы, охваченные белоснежным инеем. Было морозно, но разгоряченные люди катились с заснеженных гор, не замечая зимы. Отец схватил свои сани и стал подниматься в гору, имея твердое намерение скатиться вниз. Он шел и шел, и вершина, словно чувствуя его намерение, отступала от него все дальше и дальше. Отец обернулся назад, и посмотрел вниз, туда, где стояла электричка. Было уже достаточно высоко, чтобы получить долгожданное удовольствие, но до вершины было еще очень далеко, тогда Отец обреченно вздохнул и направился к вершине. Он шел и шел, он шел так долго, что устал смотреть этот сон. Тогда он решил: пусть будет лето. И солнечный июль засиял в своих красках.

Он был на той же горе, только электричка уже давно уехала, вокруг росла пряная горная травка. Всюду витал аромат чабреца и Иван-чая. Весело порхали разноцветные бабочки, гудели шмели, стрекотали кузнечики, скрытые в высокой траве и ковыле. Отец зашел в лесок, который находился слева от него. Он знал, что где-то здесь должен встретиться небольшой бревенчатый охотничий домик, где лежала соль в коробке от спичек. Его забрала тень родных берез. Это было так здорово, что ему захотелось петь, но он не запел, потому что нужно было отыскать домик. Отец забрался в валежник, вдоль которого текла маленькая, словно ручеек, горная речка. Отец, медленно ступая, перешел через ее прохладу. С другой стороны он набрал полную пригоршню прозрачной воды и выпил. Сквозь листву берез выглядывало солнышко, где-то в вышине пели птицы, где-то вдали застрекотала сорока. Отец увидел охотничий домик, он подошел к нему, но черная серость, царящая внутри, остановила его. Зимой в нем было здорово. В маленьком очаге весело трещали поленья, и домик был сухим и теплым. Рыжий свет освещал его простое убранство, и после зимней стужи было так приятно вернуться в его гостеприимное тепло, где в углу, на деревянной полочке, выточенной из сосны, лежала соль. Но сейчас он был холодным и сырым. Везде было лето, а в домике была сырость и прохлада. Нет, туда он не пойдет.