В.Федоров А.Зайцев - Polo или ЗЕЛЕНЫЕ ОКОВЫ

В мозгу сверкнуло алой молнией: «РЫЖАЯ». Но нет. Зачем он ей? Она уже для себя все решила. Да и кто ее подпустит к федеральным тайнам, тем более к темпоральным парадоксам? Кому он был еще дорог в будущем? Мормону? Да, до некоторой степени, только он ограничен теми же условиями, что и Рыжая. Трибун? Нет, Отец ему уже оставил все свои кредиты, больше тощему хакеру волноваться не о чем. Суся? Тоже нет. С ней Отец только пил текилу. Тогда кому?

–Кому я нужен еще?– Спросил Отец, всеми фибрами души желая, чтобы Палыч сказал: Рыжая.

–Всем.– Сказал огромный федерал.– Всем кому дорог этот континуум. Всем, кому еще не надоело жить и дышать.

–Ясно,– махнул рукой разочарованный Отец.– Короче говоря, никому.

Отец хотел спросить про Трибуна. Как у него дела? Не рассекретили ли его? Не посадили ли его в какую-нибудь псевдореальную тюрьму? Только он побоялся, что своими вопросами сможет навести на хакера порчу. Лучше не знать. Пусть будет так, как уже есть. Пусть Трибун лелеет в своей реальности семью и эго, которое у него обратно пропорционально вегетативной массе. Однако вопрос так и вертелся на языке, и Отцу пришлось приложить немалые усилия, чтобы слово не соскочило у него с языка.

–Напрасно ты так думаешь. Твой алгоритм работает. Тебе очень многие говорят огромное спасибо…– Начал Палыч, стараясь воспеть свежий взгляд Отца на старые вещи.

–Пошли они все … пусть себе в … засунут эти алгоритмы. Какое мне до них дело? Я никогда больше не увижу ни их, ни эти чертовы алгоритмы, ничего вообще…– Вспылил Отец.

–Никогда не говори никогда.– Усмехнулся Палыч.

Отцу эта ухмылка очень не понравилась. Она была ехидной, как у жида, и в то же время, скользкой, будто Палыч знал что-то, чего не знал Отец, но очень хотел.

–Говори!– Прикрикнул на собеседника Отец.

–Жизнь– очень сложная штука. Никогда не знаешь, куда тебя завернет. Ты в этом сам убедился.

–Да уж, не без труда твоих коллег. Не было бы вас, так я и не знал всей этой чертовщины. Как я буду жить дальше, ты подумал? Кому я смогу рассказать, что со мной случилось?

–А ты возьми, да никому не рассказывай. Все просто…

–Шустрый ты какой. Просто тебе об этом говорить. Ты вот, приедешь домой, да со своими дружками под пиво станешь рассказывать, что ты в прошлом катался на самоходной тачанке, которую называют поездом, посмеивался над простаками, которые поедают Рефтинских кур в вагонах.– Проворчал Отец.– А мне как это все в себе носить?

–Я тоже никому не рассказываю. Работа у меня такая.– Пожал плечами Палыч.

–Ну, вот видишь, тебе за это платят, а я у вас даже не оформлен.

–Ладно, давай спать уже.

–А ты пока подумай, да чтобы потом мне рассказал, зачем на самом деле тебя послали со мной.

Отец полез на свою полку. Накрывшись одеялом, он старался заснуть. После пережитых волнений сон не шел. Слишком насыщенный день получился. Сначала пробуждение у Брусова, потом Палыч, потом банк не рожденных детей, потом вокзал и снова Палыч.

Получалось все странно. Федералы из будущего всегда опережали его, Отца, на один шаг. Не успел Отец появиться в городе, как вот те нате, Палыч уже ждет возле общаги. Только стоило приблизиться к Мангусту, так вот оно, его не ждут, а оно уже здесь. Не успел он войти в свою комнату в общежитии, так и Палыч уже тут, как тут. Не успел Отец приехать на вокзал, и что же? Кто его провожает? Палыч, конечно! Эти федералы очень хорошо продумывают свои шаги. Интересно, в шахматы они тоже хорошо играют?

Стук-стук, стук-стук. Стучали колеса вагона. Никто уже не расхаживал по вагону, никто не поедал жареную мертвую птицу, никто не гремел алюминиевыми ложками в стакане с чуть подслащенной бурой жидкостью, никто не разговаривал. Даже мужики, что в конце вагона что-то обсуждали, замолкли. Молодые, ворочаясь на нижней полке, посапывали, нет-нет просыпаясь, обозначали свое присутствие чмоканием в щеку. Французские поцелуи отпустили на вольные хлеба до утра.

Захрапел глухонемой бородач. Так, как храпят глухонемые, не сможет храпеть никто. Можно даже создать общество анонимных констипаторов, которые решили бы свои проблемы со стулом в одночасье, стоило им однажды услышать храп глухонемого. Если такому храпуну создать акустическую аудиторию, он без помех смог бы колоть грецкие орехи тоннами, не касаясь при этом их.

В вагоне задрожали стекла. Смолкли храпы других пассажиров, которые доселе и не ведали что такое храп по-настоящему. Молодые проснулись и принялись лизаться с новой силой, казалось, они были даже немного благодарны спящему глухонемому, за досрочную побудку. В вагоне царила немыслимая какофония. Стук колес, храп глухонемого бородатого гиганта, визг дрожащих оконных стекол, лобызание молодых, вздохи разбуженных пассажиров, бряцание ложек в стаканах, шуршание газеты, из которой извлекались мало приглядные обглоданные останки дохлых жареных кур, глухие стенания стариков, не ведавших, что их горе никогда не дойдет до ушей нарушителя ночного спокойствия. В начале вагона активировались проводницы, у которых внезапно появились какие-то дела в тамбуре.

Отец пытался не обращать внимания на шумного попутчика, только из этого ничего не вышло. Глухой выводил немыслимые трели. Бах, несомненно, для себя перенял бы некоторые музыкальные приемы, случись ему ехать в поезде рядом с таким трубачом. Мало помалу, народ, не знавший трубных звуков, издаваемых гортаноглоткой глухого, оживился. До Отца стали доноситься предложения разбудить храпуна, не дававшего спать целому вагону, затем предложения выросли до угроз разорвать пасть засоне, а к кульминации действия, пассажиры отрядили гонца к проводницам с настоятельным требованием спустить мужика в окно, чтобы воцарился долгожданный покой. Проводницы, не имея желания распускать руки, вежливо попросили гонцов поговорить самим с попутчиком, на что те ответили резкими возражениями, сопровождающимися хлесткими недвусмысленными оскорблениями. Проводницы, возбужденные столь неурочным переполохом, разразились скандалом, не особо заботясь о нормативах лексики. Ругань стала принимать широкий размах, в который не были вовлечены лишь несколько человек, включая и глухонемого.

Сон окончательно прошел. Глаза перестали слипаться, Отец приподнялся на локте и с верхней багажной полки достал запасную засаленную подушку. Немного повертев ее в руке, со всей силы швырнул ею в бородатого храпуна, который и не подозревал, в какой конфликт невольно втянул весь вагон. Мужик резко вскочил на своей полке и заспанными глазами стал озираться вокруг, разглядывая недовольные лица пассажиров, взгляды которых были обращены к нему. Остановившись взором на Отце, мужик состроил ужасную недовольную гримасу. Ему стало понятно, кто стал причиной столь неприятного и преждевременного пробуждения. Отец решил не отставать от глухонемого и скорчил физиономию, самую страшную, на которую только была способна мимическая мускулатура. Чтобы закрепить эффект, Отец вывалил свой кулачище.