Терри Дэвид Джон Пратчетт - Творцы заклинаний (сборник)

– Да и сорняками у нее там все поросло, – отметила она.

– Вот-вот…

– Изумительная работа, – восторженно провозгласил король Веренс. – Призраки только о вас и говорят. Тем более что мы, обретаясь в эфирных слоях, способны оценить все тонкости искусства подобного рода.

– Это очень любезно с твоей стороны, – кивнула нянюшка Ягг и повернулась к полчищу висящих в сторонке привидений, не удостоенных чести сесть за – ну или сквозь – кухонный стол. – А вы, дармоеды, что здесь забыли? А ну кыш к себе в амбар! У, окаянные! Дети могут остаться, – поспешно добавила она. – Бедные малыши…

– Мне кажется, они до сих пор не могут нарадоваться, что вырвались из замка, вот и лезут повсюду, – пояснил король.

Матушка Ветровоск сладко зевнула.

– Вот и славненько, – промолвила она. – А теперь надо бы найти мальчишку. Это наша следующая задача.

– Можем заняться этим сразу после обеда.

– Обеда?..

– Я тут курочку поджарила, – пожала плечами нянюшка. – Кроме того, ты устала. А поиски надо вести на свежую голову – кто знает, сколько мы его искать будем?

– Он в Анк-Морпорке, – махнула рукой матушка. – Попомни мое слово. Все дороги ведут туда. Оттуда и начнем. Когда речь идет о судьбе, можешь даже не метаться – езжай прямиком в Анк-Морпорк и жди человека там, он сам на тебя выйдет.

Нянюшка внезапно просияла.

– Слушай, а ведь наша Карен вышла за тамошнего трактирщика! – вскричала она. – И я все никак не могла собраться посмотреть на ихнего малыша. Нас там и накормят, и напоят, и спать уложат. И все задарма.

– Вообще-то ехать туда вовсе не обязательно, – заметила матушка. – Главное, чтобы мальчишка сюда явился. Понимаешь, этот город… Настоящая клоака, засосет – не выберешься.

– Это же пять сотен миль! – воскликнула Маграт. – Тебя не будет целую вечность!

– У меня нет другого выхода, – пожал плечами Шут. – Герцог поручил мне важное задание. Я не могу подвести его, он мне верит.

– Ха! Его светлость небось желает укрепить ряды личной гвардии?

– Нет, об этом даже речи не было. Тут совсем другой вопрос…

Шут немного смутился. Он ввел герцога в мир слов. Но разве не предпочтительнее играть словами, чем упражняться в срубании голов? Может, таким образом удастся выгадать лишние часы, месяцы, годы? Наверное, в сложившихся обстоятельствах это наименьшее зло…

– Но ведь ты не обязан ехать! Ты ведь даже не хочешь этого!

– Одно другого не касается. Я принес клятву верности своему господину…

– Да, да, слышала. До последнего вздоха. Но ты же сам не веришь в то, что сейчас говоришь! Ты сам рассказывал мне о том, как люто ненавидишь Гильдию и свое ремесло!

– Верно. Но это ничего не меняет. Я дал слово – и должен его сдержать.

Маграт уже готова была впервые в жизни топнуть ножкой, но вовремя удержала себя от такого низкого поступка.

– И это когда мы только-только начали узнавать друг друга! – вскричала она. – Ты убогая, жалкая личность!

Глаза Шута превратились в узкие щелки.

– Жалкой личностью я стану как раз в том случае, если нарушу данное мною обещание, – сказал он. – Хотя я часто совершаю поступки, за которые потом мне приходится дорого платить. Поэтому – прости. Меня не будет недели две-три, не больше…

– О чем ты говоришь? Разве ты не понимаешь, что я прошу тебя не слушаться его?

– Повторяю, прости меня. Но, может, нам еще удастся увидеться до моего отъезда?

– Я буду мыть голову, – холодно процедила Маграт.

– Когда?

– Всегда!

Хьюл потер переносицу и устало покосился на листы закапанной воском бумаги.

Пьеса двигалась через пень-колоду.

Введя в сюжет неудачно падающий канделябр, Хьюл также выкроил место для негодяя в маске и переписал один из самых смешных участков текста, подкинув пару намеков на то, что главный герой родился в котомке. Только вот роли паяцев ему никак не давались. Каждый раз эти персонажи виделись ему по-новому. Сначала он решил, что шутников будет двое, как велит традиция, но теперь Хьюл все больше склонялся к тому, чтобы создать и прописать образ третьего. Но у этого персонажа тоже должны быть реплики – а здесь фантазия Хьюла полностью отказывала.

Перо, мерно скрипя, лавировало по последнему листу. Хьюл напряженно вспоминал реплики, которые явились ему во сне, – сколько в них было куража, ненаигранного задора!

Из уголка его рта протиснулся наружу язык. На лбу выступила испарина.

«Вот моя наука, куманек, – писал он. – С такой наукой будешь кататься по белу свету в богатой карете. Хотя вот тебе мой совет – не дожидайся, катись прямо сейчас. Если не желаешь прокатиться коляской, можешь катиться колбаской… Постой! Дай-ка мне карандаш. Или мелок…»

Хьюл перестал писать и в ужасе уставился на пассаж. На листе реплики выглядели чистейшей воды ахинеей, блудословием. Нет, нет, это совсем не то, что звучало на подмостках его сознания…

Он обмакнул перо в чернильницу и вновь прислушался к отзвукам, бродящим в его голове.

«Второй паяц. По рукам, хозяин.

Третий паяц (размахивая пузырем на палке). Кря-кря-кря».

Хьюл отбросил лист. Это же смешно, уж он-то знает – галерка в его сне все животики надорвала. Только на листе смотрится все как-то не так. Не получается, чего-то недостает. А может, третий – лишний? Как ни крути, а двое – это идеальное число: один – толстый, рыжий, другой – тощий и белесый. «Ну и заварил же ты кашу, Стенли! Рассыпчатая, ядреная, пальчики оближешь!» Хьюл хохотал до колик, а коллеги по театру изумленно таращили на него глаза. Однако во сне сцена была уморительной.

Он положил перо на стол и протер глаза. Дело двигалось к полуночи, а богатый жизненный опыт развил у него привычку расходовать свечи бережливо, хотя, если разобраться, нынче актеры могли позволить себе свечей столько, что хватило бы осветить все отхожие места Анк-Морпорка – как бы там ни жался Витоллер.

По городу прокатилось гнусавое пение гонгов; ночная стража возвещала, что в Анк-Морпорке полночь и в городе, кто бы что ни говорил, все в порядке. Некоторые стражники даже успевали довести тираду до конца, прежде чем руки злоумышленников сдавливали им глотки.

Хьюл распахнул ставни и устремил взгляд на ночной Анк-Морпорк.

Взирая на Анк-Морпорк в это время года, трудно не удержаться от восклицания, что город-де предстает во всем своем неповторимом великолепии. Хотя это прозвучало бы двусмысленно. Скорее он представал во всей своей великолепной неповторимости.

Река Анк, успешно справляясь с ролью общеконтинентальной клоаки, еще на дальних подступах к городу превращалась в нечто широкое и тлетворное. На выходе же из Анк-Морпорка она не столько текла, сколько выделялась. Дно реки, служившее в течение долгих веков складом всевозможных отбросов, поднялось на такую высь, что в некоторых местах буквально нависало над низенькими равнинными землями, и каждую весну, после таяния снегов, регулярно затопляло морпоркскую половину двуединого города (если можно применить глагол «затоплять» к жижеобразной массе, которую спокойно вычерпывают сетью). Естественно, системы водоочистки и водостока с подобным зажижением не справлялись, а следовательно, канализация в городе так и не прижилась – лишь изредка встречалась кое-где, как вымирающее ископаемое. Впрочем, анкморпоркцы с легкостью справлялись с весенними пожижками: любой гражданин всегда хранил у себя в сарае плоскодонную шаланду с багром и время от времени надстраивал на своем доме очередной этаж.