Терри Пратчетт - Наука Плоского Мира II: Земной шар

«Экспериментальный театр», — сказал Уинкин.

«Диалог был неплох», — добавил Костер.

«И надо отдать должное тем актерам — как они продолжали играть», — продолжал Уинкин.

«Да, и, готов поклясться, я видел на сцене еще одну Королеву», — сказал Костер, — «и выглядела она, как женщина. Ну, знаешь, она еще пыталась задушить того мужика, который что-то бубнил про картошку».

«Женщина на сцене? Не глупи», — возразил Уинкин. — «Но пьеса хорошая, как ни крути».

«Ну, да. Правда, мне кажется, что сцену с погоней можно было бы и не показывать», — сказал в ответ Костер. — «И я, если честно, сомневаюсь, что бывают такие большие пояса».

«Да, если бы спецэффекты вышли на первый план, это было бы ужасно», — согласился Уинкин.

Как и многие крупные люди, волшебники были легки на подъем. Ринсвинд остался под впечатлением. Пока он бежал по дорожке вдоль реки они, судя по звукам, все время были прямо позади него.

«Я подумал, что нам не стоит ждать, пока опустится занавес», — произнес, задыхаясь, Чудакулли.

«Ты видел, как я… отдубасил Королеву подковой?» — прохрипел Декан.

«Да… жаль только, что это был актер», — сказал Чудакулли. — «Эльфом была другая. Впрочем, это не самое бесполезное применение подковы».

«Но мы ведь им показали, да?» — спросил Декан.

«История завершена», — сообщил голос ГЕКСа из вибрирующего кармана Думминга. — «Теперь эльфов будут воспринимать, как фей, и впоследствии именно в них они и превратятся. Через несколько веков вера в них практически сойдет на нет, и последние выжившие эльфы навсегда станут частью мира живописи и литературы. Они станут предметов забавы для детей. Их влияние будет серьезно ограничено, но полностью не исчезнет никогда».

« Никогда ?» — выпалил запыхавшийся Думминг.

«В какой-то мере их влияние всегда будет преследовать людей. Разум в этом мире чрезвычайно уязвим».

«Да, но мы ведь подняли их воображение на новую высоту», — пропыхтел Думминг. — «Теперь люди способны вообразить, что воображаемые ими вещи — это плод их воображения. Эльфы стали маленькими феями. Чудовища исчезли с горизонта. Нельзя бояться тайного, после того, как оно стало явным».

«Появятся новые чудовища», — ответил голос ГЕКСа из кармана Думминга. — «В этом отношении люди весьма изобретательны».

«Головы… на… кольях», — произнес Ринсвинд, который предпочитал беречь дыхание на случай бега.

«Много голов», — уточнил ГЕКС.

«В любое время где-нибудь обязательно найдется голова, насаженная на кол», — заметил Чудакулли.

«Обитатели ракушечных холмов головы на колья не насаживали», — возразил Ринсвинд.

«Да, но у них и кольев не было», — сказал Чудакулли.

«Вы знаете», — прохрипел Думминг, — «Мы могли бы просто попросить ГЕКСа, чтобы он перенес нас ко входу в Б-пространство…»

Все еще продолжая бежать, они вдруг оказались на деревянном полу.

«А нельзя научить его делать это на Диске?» — спросил Ринсвинд, после того как волшебники, свалившиеся в кучу у стены, поднялись на ноги.

«Нет! Иначе какая нам от тебя польза?» — ответил Чудакулли. — «Давай, иди уже…»

У входа в Б-пространство Думминг начал колебаться. Внутри сиял тусклый, сероватый свет, а в отдалении виднелись книжные горы и равнины.

«Эльфы все еще здесь», — сказал он. — «Они ведь упрямые. И, возможно, смогут как-нибудь…»

«Давай, заходи», — рявкнул Чудакулли. — «Мы не можем вечно за ними гоняться».

«Но все равно что-нибудь может пойти не так».

«И кто теперь в этом будет виноват? Иди уже!»

Думминг огляделся, слегка пожал плечами и вошел в портал.

Через какое-то мгновение оттуда появилась рыжая волосатая рука, которая втянула внутрь еще несколько книг и сложила из них стенку.

Внутри книжной стопки возникло сияние — настолько яркое, что его свет проникал между страницами.

А потом оно исчезло. Вскоре одна из книг соскользнула вниз, и стопка рухнула. Книги упали на пол, и позади них уже не было ничего, кроме пустой стены.

Не считая банана, конечно.

Мы приматы, которые умеют рассказывать истории — и в этом отношении мы достигли поразительных успехов.

С того самого момента, как мы начинаем осознавать происходящее вокруг нас, мы живем в мире историй. Мы даже думаем рассказами. Это настолько непроизвольное действие, что мы сами его не замечаем. И наши истории так велики, что их хватает на всю жизнь.

Высоко в небе невообразимо далекие узоры, которые возникли раньше нашей планеты, воплотились в богах и чудовищах. Но еще б о льшие истории встречаются здесь, внизу. Мы живем в целой сети историй, начиная с «откуда мы взялись» и заканчивая «естественной справедливостью» и «реальным миром».

Ах да, «реальный мир». Смерть, который в книгах о Плоском Мире играет роль греческого хора, не перестает удивляться некоторым качествам человеческой природы. Одно из таких качеств, приобретенных нами в результате эволюции, состоит в том, что мы рассказываем самим себе интересную и полезную мини-ложь про чудовищ, богов и зубных фей, используя ее, как некую прелюдию к поистине огромной лжи вроде «Истины» или «Справедливости».

Никакой справедливости нет. Как сказал Смерть в романе «Санта-Хрякус», можно растереть Вселенную в порошок и не найти ни одного атома справедливости. Мы сами ее создали, но, несмотря на то, что признаем это как факт, все равно ощущаем присутствие большой, белой и сверкающей справедливости в своем мире. Это еще одна из наших историй.

Мы любим истории, потому что так сильно на них полагаемся. Мы нуждаемся в них каждый день. И в итоге за несколько тысяч лет создали гигантскую индустрию обслуживания.

Основные формы драматического повествования — архитипичные истории — встречаются в работах древнегреческих драматургов: Эсхила, Аристофана, Еврипида, Софокла… К Древней Греции и в особенности к Афинам восходит большая часть драматических приемов. Но зародились они, без сомнения, еще раньше, поскольку ни одна традиция не начинает свое существование, будучи полностью развитой. «Хор», или группа актеров массовки, которые создают фон для основного действия пьесы, усиливают ее восприятие и высказывают замечания, появился в Древней Греции или даже раньше. То же самое касается и деления всех пьес — по форме, но не обязательно по содержанию, — на комедии и трагедии. А еще, наверное, тех больших и толстых шуток, которыми всегда можно рассмешить зрителей на дешевых местах.

В Древней Греции трагедия была крайним выражением повествовательного императива — природа надвигающейся катастрофы должна была стать очевидной как для зрителей, так и для большей части актеров; но в то же время все должны были понимать, что предотвратить угрозу в любом случае не удастся. Вы, как и положено, были Обречены, — но мы все равно хотим посмотреть, насколько интересным будет ваш Конец. Если вам кажется, что глупо смотреть представление, если вам заранее известен его финал, то задумайтесь вот над чем: когда вы устраиваетесь поудобнее, чтобы посмотреть очередной фильм про Джеймса Бонда, каковы шансы на то, что он не сумеет обезвредить бомбу? На деле сюжет фильма предопределен не хуже древнегреческой драмы, но вы все равно будете его смотреть, чтобы узнать, каким трюком герой воспользуется на этот раз.