Олег Готко - Земляки по разуму

От воя сирены раздувалась голова, но Вуйко А.М. было не до таких мелочей — легавая взяла след.

Семен проснулся далеко не с первым лучом солнца, но ничуть этому не удивился и совсем не огорчился. Он пребывал в законном отпуске и поэтому просто потянулся во весь рост, а затем попытался определить, что его разбудило.

Это не мог быть очередной кошмар, потому что…

— Му-ы!

Неясный и чуждый родному дому звук прервал стройный ряд мыслей. Это не могла быть жена, потому что…

— Мны-у-у!

Мычание повторилось, и Саньковский поежился под одеялом. Воображение услужливо подсунуло образ терзаемой хищниками коровы.

— Мария? — нерешительно позвал он.

— У-у-у! — мычание стало громче и перешло в заунывный вой.

Это было уже слишком. Семен принюхался, но, хотя и витал в комнате неприятный запашок, зверинцем не пахло. На периферии сознания забрезжило неясное воспоминание, но усилием воли он прогнал его прочь и вскочил. Откуда взяться волкам в его квартире?

Натянув трико, Саньковский осторожно вышел из комнаты и не поверил глазам. Привязанный к холодильнику собственными подтяжками, на кухне сидел милиционер. Пребывал он в этом состоянии уже давно, о чем свидетельствовало изжеванное до половины кухонное полотенце, служащее кляпом. Его униформа источала тошнотворную вонь. При виде хозяина жертва сделала попытку подпрыгнуть вместе с табуреткой и холодильником.

Все встало на свои места.

Сморщив нос, Семен вспомнил ночное происшествие, которое было похуже всякого кошмара, и признал в пострадавшем Горелова, но, в отличие от него, встрече не обрадовался. Его привлекла записка на кухонном столе. Не обращая внимания на ожесточенные попытки ночного гостя вступить в общение, он взял листок в руки. Со свойственной жене лаконичностью там было написано: «Только попробуй развяжи! Завтрак на плите!!!»

— Ты что ж, мой друг, мычишь? — поинтересовался Саньковский у жалобных глаз Горелова, которые были красноречивее Цицерона. — Опять хочешь в Париж?

В ответ тот замычал так требовательно, что в холодильнике задребезжали кастрюли.

Добрые отношения с супругой были для Семена гораздо важнее мычания заурядного лейтенанта. Пожав плечами, он показал ему записку, всем видом демонстрируя свое понятие о супружеской верности.

— Эйфелю — башню, а мне — Машку.

Горелов с таким положением дел был не согласен и сменил диапазон, принявшись голосовыми связками взывать к милосердию.

— А я здесь при чем? — стараясь не опуститься до злорадства, рассудил Саньковский. — Не шлялся бы по ночам с холодным пистолетом!

Милиционер закатил глаза и сделал вид, что теряет сознание.

— А завтракать мы будем немного позже, — сообщил заложнику Семен, подкурил сигарету и направился на балкон.

Вслед понеслись оскорбительные звуки, но и они не возымели желательного Горелову эффекта. В запавших глазах старлея заблестели слезы и он снова принялся жевать полотенце.

— Привет, сосед!

— Здоров, Семен!

Удостоив друг друга хмурыми взглядами, они отвернулись и принялись задумчиво пыхтеть сигаретами. Если проблема Саньковского и не вызывала у него побочных ассоциаций, то у Рынды дела обстояли значительно сложнее. Ему с самого утра было не по себе из-за в высшей степени неприятного ощущения, что за ним следят. Сказавшись на работе больным, он уже несколько часов шатуном бродил по квартире и пугал попугая.

— Как самочувствие? — после длительной паузы, понадобившейся Василию для изобретения вопроса, спросил он соседа.

— Никак, — вздохнул Семен, тупо размышляя о том, что Машка надумала сделать с пленным милиционером. По опыту он знал, что жена способна на многое, но фантазия отказывала.

— Небось попил он вам кровушки? — попытался зайти с другого края Рында, которому хотелось простого человеческого общения.

— Кто?

— Мент, кто же еще? Он ведь от меня к тебе пошел.

— А-а, ну да, — поспешил согласиться Саньковский, не желая развивать щекотливую тему. — Как пришел, так и ушел…

В вялом диалоге снова воцарилась пауза. Семен щелчком выбросил сигарету.

— Слушай, а зачем ты ночью кукарекал? — почти отчаянно поинтересовался Василий.

— Просто так. Выпили немного, ну и…

— То-то я смотрю, что ты какой-то уставший. Не желаешь здоровье поправить?

— Зачем? — трезвость Семена в это солнечное утро была неподкупна, как охрана султанского гарема.

Он улыбнулся себе, оценив тонкое сравнение.

— Брезгуешь, значит, — разочаровался в соседе Василий и весь его внутренний мир затянули грозовые тучи.

— Ну-у, отчего же… Просто думаю.

— Ну и дурак!

Саньковский посмотрел на соседа. Он не любил выглядеть по утрам дураком в чужих глазах. Да и кто такая эта охрана султанского гарема? Обыкновенные евнухи!

— Хм, в самом деле, — быть дураком и евнухом одновременно — бремя, слишком тяжелое для того, у кого уже камнем на душе лежит связанный милиционер. — Сейчас зайду!

— Жду! — с облегчением сказал Василий и скрылся в комнате.

Там царил хаос, как в Кабинете Министров после очередной революции. Временное веселье канувшего в Лету праздника сменилось диктатурой будней. Лишь один древний кувшин, который так никто и не смог осилить до дна, гордо возвышался над кладбищенской идиллией пустых бутылок.

Задумчиво его рассматривая, Рында начал жалеть о приступе великодушия и проклинать несдержанный язык. Кто знает, сколько там осталось вина?.. Однако и самому захлебываться амброзией не совсем прилично…

Он обхватил посудину и встряхнул. Жидкость приятно хлюпнула, и звук волной передался животу, обещая наполненную равномерность согласно закону сосудов, которые вот-вот начнут сообщаться.

Это не могло не радовать.

Осторожно поставив кувшин на место, Рында попытался придать неубранному столу божеский вид и тут боковым зрением заметил нечто такое, отчего желание выпить в одиночестве невероятно усилилось.

В косых лучах солнца, пронзивших стекла, перед ним отчетливо рисовался почти прозрачный шар. Его образовывали замершие и хорошо видимые пылинки. Словно наэлектризованные, они подчинялись странному энергетическому полю. Определение выдал тренированный в электронике мозг, но это было все, что тот смог сделать.

Василий попятился и моргнул. Наваждение не исчезло.

— Мама… — естественно, произнес он. — Клянусь, я…

Клятвы ему закончить не успелось, так как в голове родился чужой голос с непривычным отсутствием интонаций: «ЧТО… МЕНЯ… ЖДЕТ…»

— Дорога дальняя и казенный желтый дом, — автоматически и немного по-цыгански ответил изобретательный сын своей матери скорее самому себе и закрыл глаза, божась покойной старушке, что «больше ни капли…»