Алексей Калугин - Товар лицом

Храмовик с сожалением развел руками:

– Ты сам выбрал свою судьбу.

– Не совсем так, – улыбнулся в ответ ему Джи-Си. – Я выполняю то, ради чего был создан. Мною руководит тот, кого в беседе с вами я называл Небесным Отцом. Я не могу изменить своей судьбы, даже если бы захотел сделать это. Но, признаюсь честно, я этого и не хочу. Я делаю то, что должен делать, и мне нравится моя работа.

– Мне нравится твоя убежденность в собственной правоте, Джи-Си, – произнес главный толкователь Наставлений Небесного Отца. – Если бы на то была моя воля, я бы, возможно, помиловал тебя. Но ты сам слышал, тебя приговорил к наказанию народ.

– Лицемер, – процедил сквозь зубы Морин.

– Еще какой, – согласился с ним Тротт.

– Я готов понести наказание. – Джи-Си гордо, насколько позволял это сделать столб, в который упирался затылок, вскинул подбородок.

– Приступайте, – махнул рукой стражникам главный толкователь Наставлений Небесного Отца.

Сам же он, не дожидаясь начала казни, повернулся к площади спиной и, быстро поднявшись по лестнице, скрылся в дверях Храма. Храмовик терпеть не мог крови, от одного вида которой ему становилось дурно.

– Помилуйте… Помилуйте… – обреченно запричитал Ташрик, когда стражник перерезал кинжалом веревку, стягивающую руки душегуба, и стал заводить их за столб.

– Помилуйте! – исступленно завопил он, когда ладони его оказались прижатыми к чуть шероховатому дереву.

Один стражник держал руки душегуба за кисти, другой же, опустившись на колено, приложил к запястью приговоренного небольшую дощечку, приставил к ней длинный гвоздь толщиною с палец и сильно ударил по шляпке деревянным молотком. Мольбы о пощаде сменились криком отчаяния и боли. Пробив насквозь живую плоть, острие гвоздя вошло в дерево. Из-под разорванной кожи потекла струйка крови. Стражник еще пару раз стукнул молотком по шляпке гвоздя, глубже загоняя его в столб, и, чуть переместившись в сторону, взялся за второй гвоздь.

Боль привела в чувство и Фатлаха. Руки душегуба уже были прибиты к столбу, и теперь он мог наблюдать за тем, как стражники заколачивают гвозди в его стопы. Но взгляд Фатлаха был устремлен не к деревянному помосту, а к небу, ослепительно голубому, манящему и страшному в своей недоступности. Чтобы не кричать от боли, душегуб до крови прикусил нижнюю губу. Большие прозрачные капли слез катились по его щекам и, срываясь с подбородка, падали на открытую грудь.

Джи-Си не стал оказывать никакого сопротивления стражникам, когда те начали заводить его руки за спину. Когда руки его прибивали к столбу, на губах Джи-Си продолжала сиять умиротворенная, всепрощающая улыбка.

Наблюдавшие за казнью самаритяне недоумевающе зашумели.

– Эй, смотрите-ка, – удивленно произнес орудовавший молотком стражник. – У него из ран не течет кровь.

– Это необходимо? – вывернув голову, обратился к стражнику Джи-Си.

Самаритянин растерянно посмотрел на лицо приговоренного к смерти. На нем не было даже тени тех мучений, которые он должен бы был испытывать. Необъяснимый страх сковал стражника.

– Да, вообще-то, кровь обычно течет, – едва ворочая языком, произнес он, не отрывая взгляда от пронзительно-голубых глаз человека, называвшего себя Посланником.

– Ну, раз так…

Джи-Си заговорщицки подмигнул самаритянину, и из ран на его запястьях потекли тоненькие струйки крови.

Стражник торопливо закончил работу, прибив к столбу стопы Посланника.

Прежде чем покинуть помост, он подошел к Джи-Си и тихо, так, чтобы никто другой его не услышал, прошептал:

– Прости меня, незнакомец. Не по своей воле я делаю это с тобой.

Сказав это, стражник трижды ударил себя в грудь кончиками пальцев правой руки.

– Все в порядке, – улыбнулся ему робот. – Следите за нашей рекламой.

После двенадцатого песнопения, прозвучавшего в Светлом Храме, главный толкователь Наставлений Небесного Отца подошел к узкому окну, выходящему на площадь.

Время перевалило за полдень. Жара стояла невыносимая, но люди не спешили расходиться с площади. На помосте для столбования происходило нечто невообразимое, не поддающееся ни пониманию, ни объяснению. Два душегуба, прибитые к столбам, установленным по краям помоста, уже едва дышали. Мелкие летающие насекомые тучами роились вокруг их покрытых испариной, красных, словно обваренных кипятком, лиц и лужиц крови, струящихся из ран. Стражники трижды окатывали душегубов водой из кожаных ведер, дабы приговоренные не умерли раньше времени и сполна понесли мучительное наказание за совершенные ими преступления. А еретик, прибитый к среднему столбу, выглядел так же свежо и бодро, словно его только что поставили под раскаленным солнцем. Он по-прежнему улыбался и время от времени обменивался короткими замечаниями то со стражниками, то с душегубами, умирающими на соседних столбах. Он пытался даже вновь обратиться к собравшемуся на площади народу, но строгий окрик командира стражи прервал едва начавшуюся речь.

– В высшей степени странно, – услышал главный толкователь у себя за спиной слова, произнесенные одним из членов трибунала.

– Что ты хочешь этим сказать? – резко развернувшись на голос, зло посмотрел на своего соратника главный толкователь.

Служитель храма невольно поежился под пронзительным взглядом холодных, колючих глаз главного толкователя, подумав про себя: «Язык мой – враг мой. Эдак и самому недолго оказаться на столбе».

– Ничего особенного, – елейным голосом произнес храмовик, стараясь не показывать своего испуга. – Только то, что еретик оказался крепче, чем можно было подумать.

Главный толкователь Наставлений Небесного Отца снова быстро глянул в окно.

– Он будет висеть на столбе, пока не сдохнет, – произнес он без злобы, просто констатируя факт.

– Крайне неосмотрительное решение, – произнес третий, находившийся в комнате храмовик.

Он приходился родственником Трапару Кислому, а потому не боялся перечить главному толкователю Наставлений. Порою он даже делал это нарочно, без особой на то необходимости, просто чтобы доставить себе маленькую радость и немного позлить главного служителя Светлого Храма Небесного Отца.

Главный толкователь Наставлений недобро посмотрел на младшего члена трибунала. Родственник правителя Волвара вызывал в нем двоякое чувство. С одной стороны, он раздражал главного толкователя Наставлений своей манерой делать неуместные замечания, но с другой – удивлял редкостным здравомыслием и рациональным подходом к богословским вопросам.

– Как ты думаешь, как долго провисит на столбе этот еретик? – спросил младший храмовик, без труда парировав взгляд главного толкователя Наставлений. При этом губы его едва заметно дрогнули в насмешливой улыбке.