Терри Пратчетт - Правда

Изредка лягушку доставали из вивария и сажали в маленькую баночку, где она ненадолго становилась очень-очень счастливой лягушкой, а потом засыпала и просыпалась уже в великих джунглях на небесах.

Так получали активный ингредиент, который добавляли в таблетки, предназначенные Казначею, чтобы он оставался в своем уме. Как минимум, по-видимости в своем уме, потому что в старом добром НУ простых путей не искали. На самом деле, он был неизлечимо безумен и более-менее постоянно галлюцинировал, однако, предприняв недюжинное мыслительное усилие, его коллеги пришли к выводу, что дело поправимо: достаточно найти препарат, который вызовет у него галлюцинацию о том, что он полностью в своем уме.

Это сработало. Хотя поначалу было несколько сбоев. Например, однажды Казначей несколько часов воображал себя книжным шкафом. Однако теперь все стало нормально, ему постоянно грезилось, что он казначей, а на незначительный побочный эффект, который заставлял его думать, что он вдобавок может летать, можно было просто не обращать внимания.

Конечно, во вселенной полным-полно людей, которые, особенно после того как примут местный эквивалент таблеток из сушеных лягушек, ошибочно полагают, что могут без последствий игнорировать гравитацию; это приводит к дополнительной работе для основных законов физики и небольшим дорожным пробкам на улице, там, внизу. Однако когда волшебник воображает, что может летать – это совсем другое дело.

– Казначе-е-ей! Спускайтесь сейчас же! – рявкнул в свой мегафон Аркканцлер Наверн Чудакулли. – Вы же знаете, я не велел вам подниматься выше стен!

Казначей мягко спланировал на лужайку.

– Я вам нужен, Аркканцлер?

Чудакулли помахал у него перед носом листком бумаги.

– Вы мне говорили вчера, что мы тратим кучу денег на гравировщиков, верно?

В мозгу Казначея начали набирать скорость какие-то шестеренки.

– Я так говорил? – переспросил он.

– Вы сказали, это подрывает наш бюджет. Очень хорошо это помню.

Зубцы наконец зацепились друг за друга в черепной коробке Казначея.

– О, да, да. Точно, – сказал он. – Целое состояние тратим каждый год, опасаюсь. Гильдия Граверов…

– Вот этот парень утверждает, – Аркканцлер взглянул на листок, – что может сделать нам десять копий текста в тысячу слов за один доллар. Это дешево?

– Думаю, гм, здесь какая-то ошибка была в гравировке, Аркканцлер, – сказал казначей, наконец придав своему голосу мягкий увещевательный тон, наиболее подходящий для общения с Чудакулли. – За эти деньги у них даже покупка самшита не окупится.

– Здесь говорится, – шелест бумаги, – вплоть до шрифта десятого размера, – заявил Чудакулли.

Казначей на секунду потерял самообладание.

– Это просто смешно!

– Что?

– Извините, Аркканцлер. Я имею в виду, это не может быть правдой. Даже если кто-то умудрится вырезать такие мелкие буквы, они раскрошатся после пары оттисков.

– О, вы неплохо в этом разбираетесь, да?

– Ну, мой двоюродный дядя был гравировщиком, Аркканцлер. И счета за печать главная статья наших расходов. Впрочем, я могу определенно заявить, что уговорю Гильдию снизить расценки до очень…

– Они приглашают вас на свои ежегодные пирушки?

– Ну, в качестве ключевого клиента, Университет, конечно же, получает приглашения на их ежегодный обед и я, как ответственное лицо, естественно, считаю своей обязанностью…

– Пятнадцать перемен блюд, я слыхал.

– …и, конечно, поддерживать дружеские отношения с Гильдиями является частью нашей поли…

– Не считая орешков и кофе.

Казначей помедлил. Аркканцлер имел тенденцию сочетать ослиное упрямство с нервирующей прозорливостью.

– Проблема в том, Аркканцлер, – попытался объяснить он, – что мы всегда были очень против использования наборных шрифтов для решения магических задач, потому что…

– Да, да, об этом я знаю, – прервал его Аркканцлер. – Но ведь каждый день появляется что-то новое, все чаще и чаще… Всякие формы и графики, и бог знает что еще. Вы же знаете, я всегда мечтал воплотить в жизнь концепцию безбумажного офиса…

– Да, Аркканцлер, именно поэтому вы прячете бумаги в буфете и по ночам выбрасываете их из окна.

– Порядок на столе, порядок в голове, – объявил Аркканцлер.

Он сунул листовку в руки Казначею.

– Просто быстренько смотайтесь туда, и проверьте, не пустая ли это похвальба. Пешком, пожалуйста.

На следующий день Вильяма как будто силой притянуло в сарай позади «Ведра». Помимо всего прочего, ему просто нечем было заняться, а он не любил ощущать себя бездельником.

Как говорится, в мире есть два типа людей. Одни, увидев заполненный наполовину стакан, говорят: он наполовину полон. Другие говорят: он наполовину пуст.

Но на самом деле, мир принадлежит тем, кто, взглянув на стакан, заявляет:

– А что это тут? Извините? Извините? Это мой стакан? Я так не думаю. Мой стакан был полон до краев! И он был гораздо больше!

А на другом конце барной стойки полным-полно людей, чей стакан был разбит, или опрокинут (обычно как раз одним из тех, кто требовал стакан побольше), или у которых вообще нет стакана, потому что их оттерло от бара толпой и они так и не смогли привлечь к себе внимание бармена.

Вильям был одним из них, бесстаканных. Что особенно странно, потому что он родился в семье, которая не только обладала весьма большими стаканами, но и могла себе позволить нанять официантов, которые вежливо толпились вокруг с бутылками и постоянно подливали напитки.

Это была преднамеренная бесстаканность, а началось все очень давно, когда его отправили в школу.

Старший брат Вильяма, Руперт, отправился в Школу Гильдии Убийц Анк-Морпорка, которая всеми признавалась как лучшая в мире школа для класса обладателей первоклассных полных стаканов. Вильям, как менее важный младший сын, был отправлен в Хагглстоунс, школу-интернат столь суровую и спартанскую, что только самые высокие высококлассные стаканы {10} 10 Upper glasses – Пратчетт здесь и выше обыгрывает созвучие английских слов «класс» и «стакан» (glass). смели мечтать отправить туда своих сыновей.

Школа Хагглстоунс представляла собой гранитное здание среди насквозь промокших от дождей вересковых пустошей, считалось, что в ней из мальчиков делают мужчин. Ее политика предполагала некоторое количество потерь в процессе превращения, и представляла собой, насколько мог припомнить Вильям, агрессивные игры на улице под бодрящим холодным дождем. Невысоких, медлительных, толстых или просто непопулярных учеников такая политика косила, как чума, в полном соответствии с жестокими законами природы, но естественный отбор действует иногда странными путями, и Вильям обнаружил, что обладает некоторым потенциалом к выживанию. Чтобы выжить на игровых площадках Хагглстоунс, оказалось достаточно бежать очень быстро, кричать очень громко, и при этом как бы случайно держаться подальше от мяча. Странным образом это принесло ему репутацию весьма энергичного ученика, а энергичность ценилась в Хагглстоунс очень высоко, даже при отсутствии реальных достижений. Хагглстоунские учителя искренне верили, что достаточным количеством энергичности можно заменить менее важные слагаемые успеха, как то: ум, предвидение, тренировки.