Кир Булычев - Кровавая Шапочка

Чрезвычайное происшествие случилось в летнем лагере «Огонек» за четыре дня до конца смены, когда все думали, что смена обойдется без чрезвычайных происшествий.

Юля Грибкова из третьего отряда увидела на поляне за кухней, как Юра Семенов и Олег Розов по прозвищу Розочка издеваются над кошкой Ларисой. А издевались они так: Семенов привязал к хвосту кошки консервную банку, в которую насыпал гвоздей, и собирался выпустить кошку в таком виде на эстраду, где самодеятельный коллектив репетировал народные танцы Сейшельских островов. Розочка помогал Семенову советами.

Услышав вопли кошки, Юля Грибкова, как пантера, выскочила из кустов, где читала книгу Даррелла «Зоопарк в моем багаже», и принялась молотить этой книжкой по голове Семенова. Потом она отбросила книжку и исцарапала Семенову щеки. Семенов, как только опомнился, стал сопротивляться, нанес Грибковой множественные, хотя и несущественные телесные повреждения. Розочка был свидетелем и подавал Семенову советы, поэтому тоже получил свою долю синяков…

Вечером Юля Грибкова сидела у эстрады со своим приятелем и одноклассником Фимой Королевым. Ужинать она не пошла, не хотелось. Она ждала, когда после кино соберутся вожатые и выгонят ее из лагеря. Мимо проходили знакомые, выражали сочувствие, девочки ругали Семенова, а ребята шутили. Потом приходила повариха Верочка и принесла котлету и стакан компота. Верочка любила кошку Ларису. Юля отдала котлету и компот Фиме — он такой толстый, что никогда не может толком наесться, а дома его держат на диете.

— Твоя бабушка не переживет, — сказал Фима. — Она очень нервная.

Юля вздохнула и ничего не ответила.

— Придется тебя спрятать у меня дома, — решил Фима. — Мои все равно в отпуске. Кончится смена, приедешь домой как ни в чем не бывало.

— Разумно, — сказала с иронией Юля. — А из лагеря потом придет письмо, что меня выгнали за драку.

— И чего тебя увлекло в бой? — спросил Фима, допивая компот. — Ничего кошке от этого бы не случилось…

— А нервы? — возразила Юля. — А унижение? Ведь нервные клетки не восстанавливаются.

— У кошек, может, и восстанавливаются, — сказал Фима. — Это еще не доказано.

— Нет!.. — Юля была непреклонна. — Если звери не могут сказать, то наш долг их защитить. И так многих истребили. Морской коровы уже не осталось. И страус моа вымер.

— Кошкам это не грозит, — сказал Фима.

— Тут дело в принципе.

— Могла бы и словами обойтись. А то Семенову чуть глаз не выцарапала. Он старшему вожатому жаловался.

— Вот видишь! А Лариска никому не может пожаловаться. Ушла к себе под дом и переживает.

— Странная ты, Юлька, — сказал Фима. — Иногда мне кажется, что ты любишь животных больше, чем людей. Ты бы и тигра пригрела. И скорпиона.

— Плохих зверей не бывает. Как и плохих младенцев. Люди потом постепенно перевоспитываются и превращаются кто в отличника, а кто в урода. А звери остаются младенцами.

— Опасное заблуждение, — не согласился с Юлей Королев. — Ты на той неделе змею из леса притащила. Говорила, что уж, а оказалось — гадюка. Младенцы не бывают ядовитые…

— Во-первых, гадюка никого не укусила, и я ее обратно в лес унесла. Во-вторых, от гадюк польза…

Фима отмахнулся от этих слов и опрокинул стакан, чтобы вишенки, которые остались на дне, скользнули ему в рот. Юля задумалась. Положение у нее и в самом деле было трудным, родителей в Москве нет, бабушка еле ходит… как ей скажешь, что тебя выгнали из лагеря за драку?

— Змеи, скорпионы и всякие гады… — задумчиво произнес Фима. На дне стакана оставалась еще одна вишенка. — Я предпочитаю иметь дело с автобусами.

Он снова запрокинул голову, взор его скользнул к небу, и в поле зрения попала вершина большого дуба, что рос у самого забора. Там, в листве, было что-то большое, серое и непонятное. Вроде толстого кабеля с головой и черными глазами.

Фима так удивился, что не заметил, как проглотил вишенку.

— Ты что? — удивилась Юля. — Подавился?

— Э… — сказал Фима и показал дрожащей рукой на дерево.

Что-то зашуршало, и кабель исчез.

— Ничего не вижу, — сказала Юля.

— И не надо видеть, — ответил Фима. — Это, наверное, от твоих разговоров у меня в глазах галлюцинации.

Начало смеркаться. Появились первые комары, намечая себе боевые цели. Из леса тянуло слабым запахом грибов и прели. Лето кончалось. По дорожке шла кошка Лариска, верно, хотела поблагодарить Юльку, но не дошла, выгнула спину — шерсть торчком, зашипела и умчалась.

— У забора кто-то есть, — сказал Фима. — Кошки чуют.

— Пойду посмотрю, — сказала Юлька.

— Погоди!

Но Юлька уже поднялась. Ей тоже показалось, что в кустах у забора что-то таится. Кусты густой стеной прикрывали забор, и потому вожатые не догадывались, что в заборе есть удобная дырка, сквозь которую можно после отбоя убегать к реке.

Стоило Юльке сделать два шага к забору, как кусты покачнулись и замерли. Тихо.

— Не ходи, а? — сказал Фима. — Ничего там интересного. Мало тебе своих ран?

— Что же там было?

— Волк, — сказал Фима. — Или медведь. Мало ли что бывает в кустах. — Он попытался засмеяться собственной шутке, но не смог.

Тут сзади раздались голоса — кино кончилось. Фима подхватил тарелку и стакан — побежал на кухню.

Юлька осталась одна и мужественно вынесла все смешки и шутки. Вожатые и прочие лагерные взрослые пошли в домик директора, где должны были обсуждать чрезвычайное происшествие. Юлька постояла немножко, потом отправилась в свой корпус — одноэтажный деревянный голубой дом, села на кровать и стала ждать, как решится ее судьба.

Она даже не знала, сколько времени прошло — стемнело. С площадки неслась музыка, там танцевали. Кто-то забегал в палату, что-то спрашивал. Юлька пыталась было читать Даррелла, но ничего не получилось. Да и свет зажигать не хотелось.