Джеймс Блэйлок - Гомункул

За последний месяц он прошел по этой самой комнате не меньше полудюжины раз, знакомясь с островами аквариумов, с расположением и устройством огромных резиновых пузырей, подававших воздух в резервуары, а также шкафчиков с сачками, сифонами и ведрами. Он отыскал широкий квадратный сачок и стремянку, оттащил их к центру помещения. Повел свечой вдоль длинного низкого аквариума, вглядываясь в бликующее стекло, и высмотрел серебристую тушу большущего карпа, лежавшего почти без движения среди камней и водорослей.

Пьюл взобрался на верхнюю ступеньку лестницы. Сняв стеклянную крышку с резервуара, он сошел вниз и осторожно поставил ее на пол. Миг — и он снова наверху, опускает сачок в аквариум.

Здесь д о лжно проявить проворство: появись у карпов хоть полшанса, они отплывут в дальний конец аквариума и затаятся, а Пьюлу придется волочь туда стремянку, чтобы их достать. Лишние хлопоты. Он осторожно вытянул из воды густые пряди водорослей и выкинул их на пол как попало. Незачем путаться в них сачком. Ему нужен был карп, а не это зеленое месиво.

Сквозь мутную воду он разглядел улегшегося на гравий крапчатого кои около полутора футов в длину. Подходящий! Пьюл опустил сачок в воду, покачал им, расправляя углы, и внезапным рывком опустил на хвост спавшего карпа, чтобы выдернуть его из воды прежде, чем тот успеет опомниться. Нащупав голову рыбины, он постарался запустить пальцы ей под жабры — вода так и плескала из аквариума, впитываясь в переднюю часть пальто.

И тут карп, не пожелавший быть пойманным, внезапно рванул в сторону, ускользая из захвата. Пьюл кинулся за рыбиной, обхватил ее руками и уже ощутил, как под ним кренится стремянка, когда осознал вдруг, что его спину озаряет чей-то фонарь, а где-то рядом лает пес.

— Вот те на! — встревоженно ахнули позади; Пьюл же вместе с пойманной рыбой повалился на бок и упал в кучу мокрых водорослей. Волоча за собою веревки анахарисов и амбулий, Пьюл боролся с карпом, оглушенным после удара вскользь о каменное основание аквариума. Собака с рыком терзала его брючину. Пьюл выкрикивал ругательства, улюлюкал, яростно вопил на собаку и ее хозяина в расчете на то, что сторож — старик с высохшей ногой — предпочтет не связываться с явно сумасшедшим похитителем рыб. Сохранялась надежда, что, расслышав вопли, Нарбондо подгонит чертову двуколку поближе.

Пьюл лягнул повисшую на штанине и волочившуюся позади собаку, но отцепить ее так и не смог. Хозяин дохромал до них и, присев, обеими руками ухватил рычавшую псину за холку, словно волновался лишь об одном: чтобы заодно с карпом Пьюл не похитил еще и ее.

Извернувшись, Пьюл вытолкнул карпа за окно — пролезть туда с ним в охапке не представлялось возможным — и почувствовал, как рыбу выхватили у него из рук.

Порыв ветра с дождем резанул по глазам, стоило Пьюлу подтянуться на подоконнике, что оказалось не столь уж сложно: воющую собаку держал сторож, а расстояние от окна до пола здесь было на пару футов меньше, чем снаружи. Земля, соответственно, оказалась дальше, чем рассчитывал Пьюл, и после жуткого, вышибающего дух удара он скорчился в грязи между камнем фундамента и колесом двуколки. Нарбондо бешено ругался; Пьюл вяло отругивался в ответ; сторож, с трудом удерживая на месте свою собачонку, с оторопью вглядывался в них, высунувшись из распахнутого окна. Горбун хлестнул лошадь, как только Пьюл ухватился за борт повозки, намереваясь впрыгнуть в нее, и ему пришлось какое-то время бежать, отчаянно подскакивая, чтобы наконец подтянуться и рухнуть на дно, лицом прямо в тушу огромной рыбы.

Задыхаясь и фыркая, он лежал там, оттирая со щеки слизь и чешую рукавом пальто; внутри зрело искушение ухватить карпа за хвост и до бесчувствия отколотить им Нарбондо, сбросить горбуна с облучка под копыта несущейся лошади, переехать его искаженную физиономию железными ободами колес и оставить подыхать в дорожной слякоти. Но — терпение: его время еще придет!

Пьюл подобрал тяжелую рыбу и затолкал в бочонок, где плескалась вода, едва способная покрыть тело карпа. Он потряс свою добычу, стараясь привести в чувство, но та была полураздавлена, и весьма скоро вода в бочонке замутилась кровью и чешуей.

— Сдохла! — прокричал Пьюл в подпрыгивавший на облучке затылок Нарбондо.

Горбун что-то крикнул, но ветер отнес его ответ в сторону. Двуколка, подскакивая и гремя, мчалась между двумя рядами темных дубов, то и дело влетая в ухабы, однажды едва не опрокинулась в канаву. Летевшая из-под копыт жидкая грязь окатывала всю внутренность колымаги, не щадя и Пьюла; сам же он вцепился в борта обеими руками и был счастлив забыть о судьбе несчастной рыбины.

Но тут, с внезапностью, влепившей Пьюла в бугристую спину Нарбондо, лошадь встала и попятилась. В слепящем потоке ливня горбун полез назад, раздраженно мотнув головой в сторону Пьюла.

— Возьми треклятые вожжи! — выдохнул он, распахивая сумку и роясь внутри в поисках скальпеля. Нащупав искомое, Нарбондо удостоил неловкого компаньона такого толчка в спину, что тот едва не вылетел за борт повозки, а через мгновение они снова мчались прочь: Пьюл правил, доктор же деловито потрошил рыбу остро отточенным лезвием и негромко изрыгал тут же отлетавшие прочь под натиском ветра и дождя ругательства, совершенно забыв о напарнике, погруженном в черные мысли о смерти и мщении.

Скорее всего, беспокоиться было не о чем. Никто ее не подозревал, однако она старалась держаться темноты, выходить по ночам. Она молилась, чтобы поскорее пришел тот день, когда это изменится. Капитан Пауэрс обещал помочь… Укрывшись под капюшоном, она торопливо шла по почти безлюдной Шафтсбери-стрит, наклонив зонт назад для защиты от ветра и дождя, несшихся теперь с запада. Непогода слишком разыгралась, чтобы кто-то захотел бродить сейчас по улицам, да и час поздний — далеко за полночь.

Все годы бесприютных скитаний по обеим Индиям, еще три — в Южной Каролине, а теперь уже и в Лондоне, родном для нее городе, хотя во всем мире теперь не найти места, которое внушало бы ей столько подозрений и страха, смягчило обретение единственного надежного порта, острова в море сумятиц и угрызений совести. Этим островом стал капитан Пауэрс — человек, которого ничто не могло поколебать, который на своей искусственной ноге был способен шагать по омытым морскими волнами вздымающимся палубам и держать верный курс по зыбким теням созвездий.

Но прежде всего ей пришлось по сердцу то уважение, какое капитан определенно испытывал к вещицам диковинным и даже легкомысленным. За фасадом твердокаменной практичности скрывался настоящий кладезь курьезов: смехотворная курительная нога, ожерелье из обезьяньих клыков, врученное ему неким исследователем джунглей в обмен на две бутылки шотландского виски, сжигавшая табак и одновременно пускавшая мыльные пузыри трубка плюс целое собрание пустячков, предназначенных подманивать удачу, которое он таскал в карманах. «Удача у меня в кармане», — говаривал капитан, демонстрируя на ладони красный и черный бобы из Перу, выточенный из агата шарик, крохотную обезьянку слоновой кости или восточную монету с дырочкой посредине. По реакции людей на увиденное, признался как-то Пауэрс, ему удавалось составить о них довольно точное мнение. Уильям Кибл и Лэнгдон Сент-Ив благополучно прошли проверку, немедленно разглядев всю ценность подобных безделиц.