Михаил Бабкин - Шабашка

Вид у профессора был академически стандартный: бородка, очки, лысина, пухлый живот и тапочки с махровым халатом.

– Вы профессор Штейдер? – казенным голосом спросил Малявин, не вынимая беломорины изо рта. – У вас, что ли, кран течет? – и переложил чемоданчик с инструментами из руки в руку.

– Ви ест… водоремонтник? – профессор с подозрением оглядел стоявшего перед ним верзилу в замасленной спецовке, сбитых башмаках и облаке свежего винного дурмана.

– Их бин, – скупо доложил Малявин, – яволь.

Больше по-немецки он почти ничего не знал, а «Гитлер-капут» для общения с жильцом из четыреста пятого номера «люкс» не годилось. Вдруг он профашист какой, из банды этих… «бритоголовых». Вон и лысина есть. Так что Малявин, бормоча «битте, битте», отодвинул профессора чемоданчиком в сторону и прямиком двинул в ванную.

Видит бог, не вовремя сломался кран в этом хреновом четыреста пятом: кочегар Серега Петушков вчера похоронил тещу и сегодня с утра, весь пьяный и радостный, поминал в столярке «незабвенную и дорогую», наливая всем подряд. «Незабвенная» завещала Петушкову трехкомнатную приватизированную с телефоном, в центре. Подарок судьбы, честное слово!

Народу в столярку собралось достаточно, даже притащился шестидесятилетний ассенизатор Хромов, народный умелец по халявной выпивке. От угощения никто не отказывался и, конечно же, через час забыли и про тещу, и про наследную квартиру, потому что вновь всплыли важные, вечные темы – зарплата, бабы, футбол и политика. Душевно сидели, славно, даже не заметили, как Петушков упал под верстак и уснул.

Помешала коридорная, грымза Капустина. Не дозвонившись по внутреннему в столярку, она не поленилась спуститься с четвертого этажа в подвал, где устроила безобразный скандал.

– Все! – возмущалась грымза, – лопнуло мое терпение. Буду жаловаться директору гостиницы! – и еще много чего наговорила всем присутствующим плохого, унижающего гордость и достоинство человеческое. Нда-а, неприятно как-то получилось, очень даже неловко. Поскольку была Капустина не только мелкой начальницей, но и родственницей Петушкова. Дальней. Малявину же Капустина сказала:

– Жорка, ты вроде здесь самый трезвый. Значит, задание тебе. Срочная заявка от жильца из четыреста пятого. Немец там живет, профессор. Кран у него сорвало, заливает номер. А под ним в триста пятом тоже какой-то научный пуп живет, из Англии. Может случиться международный скандал. Так что быстренько! – и, хлопнув дверью, сердито убралась из подвала.

Быстренько! Ха, разогналась. Пока Жора собрал инструмент в дежурный чемоданчик, очнулся Петушков, залез на табурет и налил всем портвейна еще раз по кругу, выпил тоже. После чего опять упал под верстак.

– Слушай, – задумчиво сказал Малявину интеллигент Хромов, который прочитал в свое время много ненужных для его профессии книжек, – курс доллара сейчас ого! Дойчмарки поменьше, в пол-ого, но тоже ничего. Неужто фашисту за бесплатно кран менять будешь? Вернешься без марок – не друг ты мне будешь, не друг! – и погрозил стаканом. Хотя Хромов все одно не был другом Малявина, Жорик призадумался. И в этой задумчивости поднялся на четвертый этаж.

Поломка оказалась пустяковой – сломался вентиль. Пять минут работы, если ты дурак и дойчмарки тебе не нужны. Жора перекрыл воду, разложил инструменты на кафельном полу и сосредоточенно, не торопясь отвинтил хромированный кран, после чего полностью его разобрал. Профессор Штейдер маялся за широкой спиной сантехника, то и дело пытаясь заглянуть через его плечо на бронзовые детальки в раковине.

– Что есть с кран? – в конце концов озадаченно спросил Штейдер левую лопатку Малявина.

– Капут кран, – рассеянно сообщил Жора и стал бесцельно перекладывать инструменты, потом залез в чемодан, побренчал запасными крановыми частями, оглянулся на профессора.

– Надо идти… искать… Понимайт?

Профессор раздраженно постучал тапочком по полу.

– Ви должен! Я опоздать конференция. Тороплюсь, очень.

Жора развел руками, поник головой.

– Вентиль менять надо. Прокладка сгнила, резьба лопнула… вот, – он ковырнул пальцем вентиль, расстроено поцокал языком.

Штейдер задрал брови, скривился.

– Делайт что надо. Я платить.

– Вот! Это дело, – обрадовался Малявин, – есть тут у меня, для себя лежала… Так сказать, от сердца рву…

Скоро кран стоял на месте. И даже не капал.

– Все, – сообщил Жора, уложив инструменты на место, – сказка, а не вентиль. Век стоять будет.

– Век не надо, – отмахнулся профессор, – я скоро уезжать, – и ушел в комнату. Малявин проследовал за ним, деловито обтирая руки тряпкой. И остолбенел. Он даже предположить не мог, что можно сделать из обычного номера, хотя бы даже и «люкса».

Обтянутые черным, с серебряными вензелями, бархатом, стены зала частично оказались закрыты высокими резными шкафами с книгами за стеклянными дверями; громадный массивный стол с темно-мраморной столешницей монументом высился посреди просторной комнаты, заваленный странными вещами – свитками рукописей, колбами, латунными ретортами на фарфоровых подставках; высокие готические кресла мрачно таились по углам, над одним из них висел обрамленный тяжелым золотым багетом поясной портрет седого старика в черной хламиде. Камин в стене мерцал живым огнем.

– Камин, – растерялся Жора и уронил тряпку. Каминов в гостинице не было и быть не могло по правилам противопожарной безопасности. Даже электрических.

– Богато живете, герр профессор, – пробормотал Малявин, – это что же, по спецзаказу вам номер оформили?

– Что? – быстро переспросил Штейдер и уставился на сантехника.

– Камин, стол. Портрет, – Жора потыкал пальцем в воздух.

– Ви видеть? Видеть, да? – вдруг оживился толстяк, расплылся в улыбке, приподнялся на цыпочках и дружески похлопал Малявина по плечу. – Он видеть! Фантастик! – радостно сообщил профессор портрету.

– Эй! – Жора отшатнулся от неожиданности. – Вы того! Без рук! Я на работе.

Профессор животом бойко подтолкнул сантехника к креслу, приглашающе помахал рукой:

– Расслабляйт, сидеть, битте.

Малявин и сел с испугу. Очень уж странно вел себя Штейдер.

«Свихнулся на почве крана», – печально понял Жора, – «экие они нервные, иностранцы-то». И с сожалением посмотрел на бедного безумного немца. Безумный немец в это время лихорадочно ковырялся в бумажной свалке на своем необъятном столе, небрежно расталкивая стеклянные колбы, и шипел ругательства на родном языке.

– Вот, йест! – Штейдер повернулся к Жоре, семеня подбежал к нему: в руках профессор держал небольшой стеклянный шар матового цвета.

– Подержи, – искательно попросил немец, – не больно будет. Нихт.