Владимир Васильев - Сильные дыхом

Волшебное пойло!

Замысел дракона Панас в общем понял: Мораннонед действительно воровал овец у окрестных кметов. (А что ему еще оставалось делать? Голод – не тетка.) Но даже такой по слухам зловредной, коварной и враждебной роду людскому твари, как дракон, было совестно брать чужое. Ну не хотел Мораннонед ссориться с людьми и все тут! Однако многочисленные его попытки наладить хоть какие-нибудь отношения с пастухами доселе успехом не увенчались: пастухи либо бежали в беспамятстве и потом присылали какого ни то заезжего героя с сабелькой, либо просто бежали, крестясь и взывая к всевышнему: спаси, мол, и сохрани души наши, а также стада от хвостатой напасти.

Всевышний тут помочь вряд ли мог: дракон весил немало и отсутствием аппетита не страдал. А стало быть раз в два-три дня требовался ему баран, либо козочек пара, либо корова на неделю. На людей Мораннонед не нападал из принципа, сражался только с драконоборцами, которые являлись по его драконью голову, да и то прежде пытался увещевать и договариваться. Правда, безуспешно – до случая с Панасом.

Вот и вез несостоявшийся драконоборец Панас Галушка изрядных размеров мех с огненной драконьей горилкой поперек седла, да еще один малый при поясе. Дракон здраво рассудил, что в пути Панасу непременно захочется промочить горло беспохмельной драконовкой. Не потрошить же большой мех? Вот и дал маленький на дорожку. Горилку Панас должен был продать шынкарям, а на вырученные деньги купить на шмянской ярмарке нескольких овец и пригнать к Мораннонеду в лощину.

Подслеповатые оконца шынка «Придорожный» Панас почему-то заметил раньше, чем соломенные крыши окраинных хат. Однако дивиться сему прелюбопытному факту особо не стал – малый мех как раз опустел, а потрошить большой в такой близости от шынка мог только конченый пьянчуга или записной жадина.

В шынке было почти пусто: единственно храпел на лавке в дальнем углу дебелый бородач, прикрытый драным кожухом. Под голову бородач подложил собственный кулак; второй кулак (понятное дело, вместе с рукой) свисал с лавки чуть не до самого пола. Шынкарь, Сава Чупрына, пурался где-то на задах и зычно отчитывал нерасторопную дочку.

С мехом на плече Панас прошел к столу у окошка. Столешница почернела от времени еще во времена прадеда Савы, а к моменту когда отец Савы завещал сыну хозяйство и преставился, почерневшую столешницу посетители успели немало изрезать ножами, заляпать юшкой и полить горилкой.

– Сава! – заорал Панас. – Подь сюды!

Шынкарь на миг умолк, прислушиваясь. Потом осведомился:

– Кого там холера принесла в такую рань?

– Я те дам «холера»! – рявкнул Панас еще громче.

– А, это ты, Панас? – Сава вошел, вытирая руки о фартук. – Тут надысь болтали, что дракон тебя сожрал.

– Я сам кого хошь сожру! – непререкаемо заявил Панас, поглаживая усы.

Шынкарь истолковал жест по-своему:

– Горилка у меня только Червонодольская, звыняй. Трындычиха что-то не мычит, ни телится: еще позавчера обещала зятя прислать, а все нету.

– Хм, – Панас, с некоторым опозданием, но таки допер, что положение складывается очень даже выигрышное, хотя намеревался для завязки разговора сначала тяпнуть стопку горилки. – А у меня как раз с собой… Не желаешь ли… э-э-э… (тут Панас почему-то вспомнил умно изъясняющегося Мораннонеда) ознакомиться?

И выразительно встряхнул мех на плече. Мех булькнул – солидно, басом.

– Что, горилки привез? – оживился Сава. – Ну-ка, ну-ка! Манька, тащи флягу! Которую поутру чистила! И корчажку еще прихвати!

– Горилка, – назидательно изрек Панас, опять-таки вспоминая дракона, – в сравнении с этим – вода! О!

Сава недоверчиво прищурил глаз и наклонил голову:

– Так-таки и вода?

– Чтоб я лопнул!

– А вот сейчас поглядим!

Шынкарь, демонстрируя немалую сноровку, перелил содержимое меха во флягу – надо сказать, размер фляги он угадал очень удачно, вот что значит наметанный глаз. Остатки драконова пойла Сава вылил в корчажку, а последние несколько капель стряхнул на стол. Критически поглядел на скромную лужицу и плеснул еще из корчажки.

– Манька, огня!

Манька метнулась к очагу и вернулась с зажженной лучиной.

– Проверим, крепка ли! – заявил шынкарь и поднес огонек к каплям на столе. Те занялись не хуже соломы на ветру.

– Во как! – изумился Сава. – Ее что, из горючего масла гонят? Манька, воды! – И пробубнил под нос: – Неровен час еще стол займется…

Манька, повинуясь жесту Савы, залила огонек на столешнице, а Сава тем временем осторожно поводил носом над корчажкой. Нос, пористый и пятнистый, походил на носок старого растоптанного чобота.

– Осторожно, крепка, зараза! – честно предупредил Панас.

Шынкарь отмахнулся – мол, не учи ученого! – и секундой позже отхлебнул. Глаза его округлились еще во время первого глотка, а всего глотков Сава сделал три, прежде чем выронил корчажку и схватился за горло.

– Манька! Рассолу! – просипел он с таким видом, будто вознамерился прямо тут, на месте, упасть и помереть.

Панас Галушка очень шынкаря в данную минуту понимал.

– Я ж тебе говорил: крепка, зараза!

Сава, стоя на коленях, судорожно хватал ртом воздух: ни дать ни взять – карась на берегу.

Подоспела Манька с ковшом рассолу. Сава схватился за него, как утопающий за щепу, мигом выхлебал, жадно и шумно, облился, но к жизни таки воспрял.

– Холера! – сказал он. – Это ж не горилка, это ж огонь?

Панас, решив ковать железо пока горячо, хитро подкрутил ус и коротко осведомился:

– Берешь?

– Беру, хай им всем грець! – Сава вскочил. – Все беру! Еще будет?

– Будет, Сава, не серчай! Двадцать монет как с куста! И даже не думай торговаться, а то Трындычихе продам. Или Грицаю.

Упоминание главного конкурента, держащего шынок с названием «Зеленый гай», вразумило Саву. Он протянул Панасу лопатообразную ладонь и заявил:

– По рукам!

Секундой позже он возопил:

– Манька! Флягу в комору!

А сам полез в карман широченных шаровар.

Монеты божественно звякнули.

Одну монету Панас без зазрения совести пропил – там же, у Савы. На пятнадцать несколькими часами позже купил у Кондрата Чверкалюка по прозвищу Куркуль семь пузатых овец и два барана; а еще за монету выторговал половину забитого утром бычка. Куркуль бурчал, что его грабят средь бела дня. Панас ухмылялся. Он-то прекрасно понимал, что бычка всяко пустили бы на колбасу или в коптильню, причем за те же деньги, ибо пора стояла сытная и изобильная. Заскочил к дядьке на хозяйство, думал позычи́ть одноосный воз (не на себе же полбычка тащить!). Однако воза во дворе не было, а дед Тасик посоветовал смастерить из пары жердей волокушу. Сказано – сделано, благо дед, в свое время мастер на все руки, умело руководил процессом. Сообщив деду, что в «Придорожном» наливают чертову горилку крепче всякой крепости, Панас взобрался на впряженную а волокушу кобылу, гаркнул на овец и отправился к драконьей лощине, куда прибыл на самом закате.