Дмитрий Яшенин - Мушкетер. Кто Вы, шевалье дАртаньян?

— Собор Парижской Богоматери, д'Артаньян! Один из старейших и красивейших соборов Европы. А уж в Париже-то точно самый лучший.

Скептически осмотрев «один из старейших и красивейших соборов Европы», лазутчик пришел к неожиданному выводу, что тот до ужаса напоминает ему… сову! Ну или же филина. Точно: сова или филин с непропорционально большими ушами башен и фасеточными глазами-плошками огромных круглых мозаичных окон! Да, если это — лучший собор Парижа, то увидеть худший мне точно не хотелось бы, подумал псевдогасконец, увлекаемый товарищем дальше.

Свернув еще несколько раз и оставив грязную, смрадную Сену позади, они вышли на маленькую площадь, посреди которой возвышалась какая-то башня или…

— А вот это Бастилия, д'Артаньян! Устрашающая, грозная, леденящая кровь Бастилия, при взгляде на которую у всех французов замирает сердце! — разрешил его сомнения Арамис.

Ну если при виде этой вот хмызни у всех французов замирает сердце, думал лазутчик, рассматривая серенькую, совершенно невыразительную крепостицу, размерами, пожалуй, немного лишь превосходившую Спасскую башню Московского Кремля, то случись им… всем увидать Соловецкий монастырь, вообще, поди, концы бы отдали от инфаркта миокарда… все!

— Впечатляет?

— Просто жуть! — Псевдогасконец на всякий случай прижал руку к левой стороне груди в жесте, долженствующем привлечь внимание к его замершему сердцу.

— Ага! — мгновенно подметил Арамис- Сердце-то замерло?!

— Да практически остановилось!

— Вот, сразу видно, д'Артаньян, что вы настоящий француз, даром что гасконец! — похвалил его коренной парижанин.

…Даже по прошествии значительного времени этот разговор не выходил из памяти разведчика, словно намекая на особую свою значимость. Хотя с тех пор они еще много раз прогуливались по улицам французской столицы, почтив своим вниманием и Венсенский замок, и Фор-Левек, и Тампль, и многие другие заведения пенитенциарной системы Французского королевства, разговор подле Бастилии и слова Арамиса о том, что в нем виден настоящий француз, занимали его воображение. Неужели настоящий француз виден во мне только на фоне Бастилии? — думал временами псевдогасконец.

Вообще же, день ото дня все полнее знакомясь со столицей враждебной державы, д'Артаньян постепенно убеждался, что тюрем в городе Париже не счесть, а вот баньки-то приличной и нету! То есть вообще ни одной. То есть совсем ничего похожего на баню: ни рубленой русской черной, ни южной термы, ни северной сауны, ни какой иной их разновидности. Французы словно полагали, что, приняв однажды во младенчестве омовение в крестильной купели, после можно вовсе не мыться, и нимало не утруждали себя санитарно-гигиеническими проблемами!

И ладно кабы вот именно так все и было! Ладно кабы улицы и переулки, площади и перекрестки, мосты и набережные, дворики и торговые ряды блистали чистотой и свежестью! Ладно кабы сам Париж благоухал подобно сиреневому или жасминовому кусту!

Увы, реальность не имела с вышеозначенной картиной ничего общего: из всех городов, виденных разведчиком на пути из России во Францию, Париж был, пожалуй, самым грязным и скверно пахнущим.

Д'Артаньян сразу же подметил, что, в отличие от России, где вся торговля сосредоточена в специально отведенных местах — рынках, базарах, гостиных дворах и торговых рядах, — в Париже торговыми рядами являются буквально все улицы за редким исключением. Действительно, многочисленные магазинчики, лавочки и лавчонки наподобие галантерейного заведения господина Бонасье были густо рассыпаны по всему городу, занимая первые этажи едва ли не всех без исключения домов, где не было конюшен, а кое-где бакалейные, винные и молочные лавочки вполне гармонично соседствовали с лошадиными стойлами. Такое соседство представлялось разведчику весьма спорным, равно как и соседство в одном помещении ювелирного магазина и мясной лавки, где с туши свежезабитой свиньи или коровы стекала не свернувшаяся еще кровь. Ясное дело, вся эта коммерция, сосредоточенная в теснинах городских улочек, порождала запахи соответствующей крепости, устойчивости и… колера. Не раз и не два псевдогасконец уже возблагодарил Господа Бога за то, что Бонасье, его домовладелец, торгует всего-навсего галантереей и не собирается в ближайшее время открывать скотобойню под комнатами шевалье д'Артаньяна!

Возможно, если бы сей шевалье действительно прибыл бы из Гаскони, он реагировал бы на все это столичное… изобилие гораздо спокойнее, но ввиду того, что сей шевалье прибыл из чистенькой и опрятной России, ему трудно было с ним примириться. Его так и тянуло оставить этот город, блистательный и нарядный — с одной стороны, и омерзительно-зловонный и грязный — с другой, и поселиться где-нибудь в пригороде, в маленьком лесном домике. А лучше всего, разумеется, было бы оказаться сейчас в Вологде, где есть только один гостиный двор, а не две-три сотни маленьких… ароматных лавчонок.

Помимо чисто коммерческих источников зловония, не позволявшего просто отворить окно в жаркие дни, существовал еще такой мощный и постоянный источник, как продукты естественной жизнедеятельности четвероногих парижан и братьев их старших — парижан двуногих. Иные улицы были сплошь завалены фекалиями, и добро бы если только лошадиными! В конские яблоки наступить — полбеды! И в них, в конце концов, можно лишь наступить, а на голову они тебе никак не рухнут, а вот человеческие…

Как-то раз, недели через три-четыре после прибытия в Париж, разведчик стал свидетелем события, не способного, пожалуй, поразить ни одного из «цивилизованных» парижан, но шокировавшего его самого до глубины души. Ранним утром, направляясь из дома в Лувр, где у него была назначена встреча с Портосом, сменявшимся с дежурства, он, погруженный в свои мысли, проходил по улице Арбр-Сек и вдруг услышал крики и отчаянную брань. Выйдя из задумчивости, псевдогасконец узрел следующую картину: метрах в десяти перед ним посреди улицы бесновался некий прохожий, со шляпы и плаща которого стекала желтая жижа характерного оттенка. Прямо над ним, на балконе третьего этажа, нависал толстенный буржуа в домашнем халате, только что опрокинувший на голову несчастного свою ночную вазу.

Нет, печально подумал д'Артаньян, глядя, как бедолага пытается очистить плащ и шляпу от мерзопакостных испражнений и кроет крупногабаритного засранца словами, понятными и близкими сердцу любого русского человека, не готова еще Европа к захлестнувшим ее урбанистическим процессам! Совершенно не готова.

Конечно, никто не спорит — жить в солидном мегаполисе, за высокими каменными стенами, гораздо козырнее, чем в маленькой, провинциальной деревушке, где даже в церковь по воскресеньям нужно ходить за много верст. В большом городе, знамо дело, и до церкви, и до трактира намного ближе, но, стоило только подумать, что по пути в одно из этих прекрасных заведений тебя запросто могут окатить сверху продуктами естественной жизнедеятельности парижской буржуазии, мгновенно приведя в состояние, менее всего подходящее и для церкви, и для трактира, как город сразу же терял медвежью долю своей привлекательности.