Михаил Высоцкий - Иноземия, или туда и снова туда

Звания давались за заслуги и по праздникам, как знак поощрения или просто хорошего настроения Ажау, и способов лишиться званий было не меньше, чем способов их получить. Это было нечто совершенно химерное, невразумительное, и все же, не смотря на все это, каждый аристократ в первую очередь гордился своим титулом, и только потом всем остальным. Парадокс? Не совсем. Просто сколько бы титулов не дарил правитель, людей, имеющих хоть какой-то титул, всегда было в процентном соотношении ничтожно малое количество. И потому сам факт того, что человек — благородный, выделял его из любой толпы, возносил над толпой и помогал смотреть на всех сверху вниз. Даже на тех, кто был и богаче, и удачливее тебя. Но при этом не имел никакого звания, а был просто богатым торговцем, хитростью, пронырливостью и трудолюбием заслуживший свои несметные капиталы. Но при этом он оставался простым человеком, и хоть когда-нибудь Ажау мог ему, или потомкам его тоже подарить титул, любой аристократ все равно себя чувствовал выше его. Если каждый знал — стать человеком дела или мастером может каждый, достаточно лишь иметь мозги и уметь работать, то стать аристократом действительно получалось далеко не у всех достойных, и потому именно это в понимании простого человека как правило было самой заветной мечтой. Тем более, что если ты не аристократ, тебе закрыты многие возможности, ты не можешь попасть в гвардию, тебе запрещено присутствовать на балах, нередко устраиваемых Ажау, и лично лицезреть любимого правителя, ну и так далее. И самое главное — тебе запрещено носить на груди перевязь, ленту, к которой прикреплен герб государства. Вроде бы, ну и что? Ну нельзя носить, так оно и даром не нужно… Нет. Так уж была построена даже не пропаганда, а сама система воспитания, что именно эта лента с гербом ассоциировалась у простых людей с аристократией, да и сами благородные гордились тем, что им разрешено нечто, всем остальным запрещенное. Причем ни вид, ни цвет, ни форма, ни размер перевязи и герба не имели никакого отношения к тому, какой у человека был титул. Сами титулы лишь указывались в специальных грамотах да служили основанием для того, чтоб кто-то кому-то первым кланялся и последним прощался. Главное было в самом факте принадлежности к высшему свету, именно так организовал всю систему Ажау Джуниор, и именно в таком виде она довольно успешно работала вот уже длительное время.

Ну вот, а теперь, когда общество Южного мира примерно обрело свои очертания, вполне логично перейти к тому, кто это общество таким и сделал. То есть к Ажау Джуниору Гасту, правителю, хану-падишаху, злобному тирану да еще неизвестно кому. Как и всякий диктатор, он стоял выше всего того, что происходило в его государстве, и потому не принадлежал ни к какой касте и ни к какому классу. Да и титулы, как уже упоминалось, мог сам себе придумывать любые. И хоть о нем знал каждый, на самом деле никто о нем ничего не знал. Были лишь предположение. Например, считалось, что Ажау — человек. Именно так готовы были бы поклясться любые врачи, за сотни лет правления осматривавшие правителя. Он обладал всеми признаками человека, его организм был точно таким же, как и у остальных людей. Но при этом бесспорным был тот факт, что и сто, и двести лет назад Ажау Джуниор был в столь же прекрасном физическом состоянии, и время хотя бы в первом приближении над ним не имело никакой власти. Он не прятался под темным балахоном, он имел хоть и немногочисленных, но потомков, делиться властью с которыми не собирался, он всегда открыто сидел на своем троне, любил показываться в люди, любил охоту, оружие, красиво одеваться, считал себя прекрасным оратором, а потому любил произносить долгие и напыщенные речи. Одним словом, был самым обычным человеком, вот только живущим вне времени. Был ли он вообще смертным? Скорее всего, да. Как и всякий человек, он не раз попадал в неприятности, как правило на любимой им охоте. Один раз он упал с высокого обрыва и сильно разбился, так, что все свидетели готовы были поклясться — Ажау человек, и он тоже может пребывать на грани жизни и смерти. Тогда его удалось спасти, врачи сделали все возможное, все невозможное за них сделал организм правителя, и Ажау выздоровел, восстановился, да так, что даже шрамы стали едва заметны. Именно тогда, пока он без сознания лежал в своих палатах, государство было ближе всего к революции. Но не нашлось того, кто бы стал искрой, от кого бы разгорелось пламя, спецслужбы не потеряли бдительность, и восстановивший здоровье Ажау не потерял свою железную хватку, спокойно, без излишней нервотрепки, исправив все глупости, что понаделывали за этот период его ближайшие подручные. Итак, по общему мнению Ажау хоть и не старел, но был вполне смертным, по его жилам тоже текла кровь, в груди тоже билось сердце, а потому и свергнуть его можно было точно так же, как и любого другого — удалив с плеч основной орган мышления. Голову.

Предположениями было и то, чего Ажау хотел о жизни. Как настоящий правитель, он никогда не делился со своими поданными мыслями и проблемами, а лишь приказывал. Но по его поведению можно было составить примерный его психологический портрет. Ажау — человек самоуверенный и самовлюбленный, полагающий, что только он сам все знает и все может, а потому и только он один имеет право всем все указывать. Жизнь для него — чреда удовольствий и наслаждений, а если для того, чтоб получать их, надо еще и править страной — что же, значит так и будет. Ажау всегда думал в первую очередь о себе, но иногда в нем все же просыпалось человеколюбие, и тогда для народа он тоже мог что-нибудь хорошее сделать. Но стоило его обидеть, и все. Страдали все, и виновные, и невиновные. Ажау Джуниор был бы типичным абсолютным монархом, о котором бы в последствии историки написали бы много всего хорошего, если бы не два небольших факта. Во-первых, естественно, его бессмертие, даже самый лучший монарх должен вовремя уйти, а Ажау делать этого в ближайшие тысячу лет явно не собирался. Ну и во-вторых, он обладал высоким, очень высоким, уровнем интеллекта, не обремененным даже зачатками совести и сострадания. А потому бороться с ним было фактически невозможно — Ажау мог спокойно предвидеть все шаги своих врагов, и использовать против них самих такие методы, до которых бы мягкий и слабовольный человек никогда бы даже не додумался. При этом Ажау не был, конечно, никаким злодеем. Если он и совершал поступки, противоречащие нормам общепризнанной морали и этики, то делал это не из садистский побуждений, а лишь потому, что так надо было. Или так захотелось. Враги хотят его свергнуть? Что же, их надо уничтожить. А заодно и их семьи, чтоб не повадно было. Ну и друзей и знакомых за компанию, чтоб не дружили с такими. Дома — сжечь, из всех списков вычеркнуть, саму память о них по возможности изничтожить. Жестоко? Смотря как считать. По меркам тех, кто считал гуманность основой всей цивилизации — да. По другим меркам — нет, это не жестокость, а лишь жизненная необходимость. Может и можно было бы помягче, но перестраховаться — это не грех, а пару сотней лишних жизней… Людей много, новые все время рождаются, так что ситуация поправимая. Ажау не ценил чужие жизни, но и лишать их просто так не любил. И, например, те же пытки он признавал, так как они могут принести пользу, но Ажау не получал никакого наслаждения от воплей осужденных, а потому и пыточных дел мастера никогда не усердствовали больше необходимого.