Руслан Белов - Сумасшедшая шахта

– Ты Чернов Женя, а здесь на шахте я тебя Костиком называю. Из Москвы ты сюда прибыл доллары в шахте искать. Узнал о них из Юдолинской записной книжки. И все, что ты хочешь – это найти их и мне отдать на пропитание сумасшедшим Харитоновки, а также в личное пользование. Теперь ответь, кто ты?

– Я Чернов Женя из Москвы. Здесь меня Костиком зовут. Я ищу доллары на шахте, – монотонно ответил Шура.

– Молодец. Всегда это помни. Еще не забудь, что Хачик тебя душевно приговорил меня, Шуру, убить, но я тебя, гада, вовремя перезомбировал. И еще ты – инженер-геолог, кандидат наук и приблизительно говоришь по-английски. И в Москве у тебя двое детей. Мальчик 25 лет и девочка 5 лет. Зовут их Валя и Поля. Да, еще у тебя в Москве есть классная любовница по прозвищу Хвостатая смерть. Телефончик ее у Шуры возьмешь. Теперь спи спокойно, товарищ, ровно десять минут.

И, оставив Шуру сопящим на стуле, я направился было в столовую, но сообразив, что манию преследования никаким гипнозом не выбьешь, вернулся к нему и сказал:

– Да, Женя, чуть не забыл. У тебя – мания преследования. Микробы тебя повсеместно преследуют. Совсем озверели – лезут отовсюду. Будешь по двадцать пять раз на дню руки хозяйственным мылом мыть. Запомни – по двадцать пять раз! Не больше и не меньше.

Спустившись затем в столовую и найдя там всех, кроме Бориса с Инессой, я попросил подняться их наверх. Коля идти отказался, сославшись на чрезвычайную занятость борщом. Когда психи ушли, в мое сердце заползло гадкое подозрение и я бросился в свою спальню. Открыв в нее дверь, я увидел под люстрой голый Борькин зад и под его головой – головку во всю оргазмирующей Инессы.

– Ну, ты и сукин сын! – только и смог сказать я, чрезвычайно расстроенный изменой любовницы. – Кончай скорее, гад. Ты мне все кино испортишь.

И, выходя из спальни, обернулся и гаркнул во все горло: "Инесса, тебя Шура зовет". И ушел наверх, в бытовку.

Когда Шура проснулся, мы все, кроме Коли, стояли вокруг него.

– Ты кто? – грозно спросил я его.

– Я – Чернов Евгений. Здесь меня Костиком зовут, – сказал Шура, брезгливо рассматривая свои ладони. – Хачик меня подговорил Шуру вашего убить. Но Шура меня вовремя перезомбировал. А сюда я приехал из Москвы доллары искать. Можно я пойду руки помою?

– Потом, Костик, помоешь! – ответил я ему и, грозно оглядев притихших зрителей, продолжил:

– А я кто?

– Ты Шура! – сказал он с уважением. – Ты здесь самый главный.

Уловив это уважение я подумал: "А уважал ты себя, гаденыш... Наполеоном ихним себя считал..." И, усмехнувшись догадке, продолжил допрос:

– А фамилию мою знаешь?

– Нет не знаю. Ты сам ее за ненадобностью забыл.

– А кто такой Хачик знаешь?

– Да. Кликуха это Мартуна Харатьяна. Он за тобой охотится из-под земли. Убить хочет.

– Есть вопросы? – положив руку на плечо Эксшуры, оббежал я взглядом шахтный народ.

– Ужинать пора, Шура, – сказала Инесса, обращаясь ко мне. – Борис мой проголодался, есть хочет.

Остальные молчали, переводя глаза с меня на Эксшуру и обратно. Тридцать Пятый подошел ко мне поближе, посмотрел прямо в глаза, затем медленно втянул в себя воздух. Выдохнув, он кивнул головой и встал слева от меня. Он всегда стоял слева от Шуры.

Не скрою, что проделанная с Шурой работа меня изрядно повеселила, но полного удовлетворения не было – теперь ведь мне не у кого спросить ни о том, кому понадобилось устраивать нам банкет с подслушиванием в ресторане, ни о том, зачем нас похитили из Кавалерова... Если сейчас я – Шура, значит спрашивать можно только у себя...

– Ну ты и сукин сын! – сказал я Борису по пути в столовую. Я три последних дня только и думал, как прижмусь к этой курве, вдохну в себя ее запах. Зуб на тебя рисую [12].

– Да я тут причем? – радостно засмеялся Борис, вспомнив, видимо, податливо-бархатное тело Инессы. – Сразу после Смоктуновского, она меня к себе потащила. А ты ведь сам наказывал этим психам ни в коем случае не перечить.

– Не перечить... Ума не приложу, как я спать один лягу... Без нее – как без ушей и таза. Трагическая фантастика... И зачем я только тебя выписал!

– А ты, Черный, не отчаивайся. Через денек-другой мы с тобой сменный график составим... А там посмотрим... Ты ведь знаешь, что я не могу с одной подолгу жить...

– Ну, ну... А потом ее Колька захочет...

– Не захочет после того, что с ним случилось.

– Инфаркт? Значит, я был прав...

– Да нет, не инфаркт. И вообще забудь об этом. Шура сказал, что Смоктуновский его новеньким сделал. А Инка – ничего, баба, лучше моей жены.

– И вправду лучше... – не удержался я от мелкой мести.

Коля, вскинул голову, внимательно посмотрел на меня и затем, задумался, уставившись в пол. У самой столовой он остановил меня и, пытливо заглядывая в глаза, спросил:

– А ты, что, с Людкой моей спал?

– Дурак ты, это концовка анекдота о стюардессе.

На обед Инесса приготовила зразы. Они были восхитительными. Но я ел их без всякого удовольствия. Напротив сидели Борис с Инессой и я знал, что ее теплое бедро соприкасается с холодным бедром моего преемника.

"Сукин сын Колька, – думал я, глядя в красивое от счастья лицо Инессы. – Сам ведь когда-то мне говорил, что ничего кроме собственной эякуляции его не интересует. Занимался бы онанизмом с таким подходом. А Инка – это ведь поэзия тела. Ее читать надо пальцами и губами... Вот сукин сын..."

Облегчив душу немыми ругательствами в адрес друга, я стал придумывать, как спросить Эксшуру о наших шмотках. Без Колиного и Борькиного барахла все наше предприятие на этой сумасшедшей шахте пришлось бы начинать с начала. Рядом со мной сидел Ваня Елкин. Его чавканье нервировало меня. К тому же он постоянно заговорщицки подмигивал мне.

– Ты что мигаешь? – спросил я его раздраженно.

– Дело есть! – ответил он, настороженно оглядываясь по сторонам. – Машина нужна?

– Какая машина?

– Вчера в Кавалерово зацепил. Почти как новая. "Четверка".

– Кофе с молоком? – подозрительно спросил я.

– Была. С утра – коричневая... Еще со всяким барахлом она, – сказал он, беспокойно посмотрев по сторонам. – Сумок пять больших.

– Сколько просишь?

– Вот такую бумажку дашь? – ответил он показывая мне пятидесятидолларовую купюру, не так давно перекочевавшую из моего кармана в его.

– Деньги у меня в машине остались. Пошли, отдам.

И мы вышли на площадку перед Конторой. Я, стараясь казаться уверенным, подошел к вторично перекрашенной машине, открыл ее к счастью незапертую дверь, вытащил бумажник из бардачка и, вынув из него пятьдесят долларов, протянул их Елкину.