Татьяна Устименко - Дочь Господня

– Ага! – возликовала я. – Похоже, мои замшелые монахи не чурались последних достижений технического прогресса и были весьма продвинутыми стариками. Спасибо вам! – я благодарно поклонилась тему месту, где совсем недавно лежали тела братьев-госпитальеров. – Вот только почему вас двое – вместо трех?

Но в подвале царила могильная тишина. Я пожала плечами и вышла из архива, более не собираясь нарушать покой, оберегающий память о погибших здесь людях. При этом я пребывала в абсолютной убежденности, что защитивший меня стригой ничуть не подходил под презрительное определение «тварь» и перед лицом смерти вел себя как самый человечный из людей и принял неоспоримо благостную и мученическую кончину.

Обратный путь стал для меня решающим испытанием силы воли, твердости характера и выносливости духа. Меня спасла закалка, выработанная утренними пробежками. Вьюга ярилась и злобствовала, не желая выпускать из своих ледяных лап упрямо ускользающую жертву. «Зачем ты страдаешь, ведь я так нежен и мягок! – манил снег, затягивая в свои убаюкивающие объятия. – Ляг, не беги, смотри вечные сны смерти!» Но я настойчиво шла вперед, прикрывая лицо отворотами капюшона и обретая свежие силы в мечтах о кареглазом незнакомце. «Смирись, непокорная! – предательски вкрадчиво выпевал ветер, уподобясь волшебной эоловой арфе. – В этом мире уже нет никого, кроме меня!» Но я не хотела сдаваться. «Я твой друг! – завлекала и обманывала темнота. – Я дам тебе вечный покой и приют, только остановись, не беги…»

Мокрая, продрогшая, усталая и почти омертвевшая я ввалилась в вестибюль гостиницы «Звезда Венеции» и обессиленно рухнула на руки торопливо подхватившей меня Оливии. Я все-таки дошла.

Часам к десяти утра погода немного наладилась. Снегопад прекратился. Но взошедшее над домами солнце светило непривычно тускло, так и не сумев полностью пробиться сквозь толстый слой рыхлых дождевых облаков, со всех сторон плотно обложивших хмурое, серо-свинцовое небо. С мощеного камнями плаца перед дворцами Старой и Новой прокураций спешно выметали скрюченные тушки нескольких десятков мертвых голубей, не сумевших пережить страшную морозную ночь.

После двенадцати на дворе установился легкий бодрящий морозец. Почти готовая к выходу из дома и ждущая прихода Рауля, который должен был дать знать, когда соберется прибывшая на карнавал элита стригоев, Андреа с нескрываемым удовольствием следила за действиями слуги, расстилающего ковровые дорожки, и злорадно улыбалась. Темный отец постарался на славу! Разливающийся за окном мутный полумрак как нельзя лучше способствовал реализации ее самых дерзких планов. Странное вневременье, установившееся благодаря магии Темного покровителя и являющееся чем-то промежуточным между днем и ночью, подействовало на стригоев весьма благотворно. Ведь сегодня даже обычно беспомощные в светлое время суток морои, и те не залегли в свою привычную спячку, а проявляли невиданную доселе активность. Палаццо ла Витиччи буквально кипело жизнью, усиленно готовясь к открытию Большого карнавала, назначенному на девять часов пополудни. О нет, конечно, все официальные мероприятия начались уже давно, сразу же после обеда. Изумительный водоворот перевоплощений и мистификаций всегда предваряет торжественное шествие, охватывающее главные улицы старинного города. Площади заполняют фокусники, жонглеры, огнедышащие факиры, шпагоглотатели, всевозможные мимы и клоуны, бесстрашные акробаты, заклинатели змей и гуттаперчевые люди. А затем на Пьяцца ди Сан-Марко появится сам дож в окружении прочих сильных мира сего и разразится долгой, напыщенно-бестолковой речью… Андреа иронично ухмыльнулась. Пусть людишки порадуются напоследок! Потому что ровно в девять часов вечера колокол собора Святого Марка торжественно ударит три раза, знаменуя начало грандиозного бала, продлящегося целых десять дней! О, в этот волшебный период на улицах Венеции можно встретить кого угодно – мушкетеров и фей, эльфов и викингов, ангелов и демонов, монахов и распутниц. И никому уже нет ни малейшего дела до того, настоящие или искусственные крылья реют за спинами волшебных существ, подлинные или фальшивые клыки выпирают из ярко накрашенных кармином ртов. Город ударяется в безудержную вакханалию ничем не сдерживаемой фантазии, случайной любви и непредсказуемых авантюр, переходящих в откровенную чертовщину. Извилистые улочки наводняют тысячи туристов, прибывших из самых отдаленных уголков света. Гостиницы переполнены, пансионаты забиты до отказу. И кто уж там разберется, если за эти десять дней в Венеции пропадет некая толика бестолково сгрудившегося народу… Андреа улыбнулась еще шире, не в силах сдерживать переполняющее ее ликование. Назначенный час пробил, начиналось ее время – время торжества стригоев!

Она собственноручно застегнула высокие белые сапожки и с тщеславным наслаждением накинула на плечи белую норковую шубку, кокетливо потеревшись бархатистой щекой об изысканный мех, переливающийся всеми оттенками светлого серебра. Подошла к высокому зеркалу в дорогой оправе и полюбовалась своей стройной фигурой, сегодня облаченной во все белое. «И какие идиоты придумали миф о том, что стригои не отражаются в зеркалах! – насмешливо фыркнула Андреа, изящно изгибая тонкий стан и картинно запахивая полы шубки. – А впрочем, не так уж они и наврали, сегодня я и впрямь неотразима!» Опьяненная чарующей властью собственной красоты, она прижалась губами к холодной поверхности зеркала и запечатлела на ней страстный поцелуй. На стекле остался безупречно четкий отпечаток накрашенных алым перламутром губ. Сейчас она выйдет из комнаты, а красующийся на равнодушном стекле рисунок ее губ сохранится надолго и будет напоминать о ней, об Андреа…

А вот от некоторых, прежде непобедимых и могущественных, не осталось ничего. Ни воспоминания, ни следа, ни славы. Только жалкая горстка разлетевшегося на ветру праха. «Как это символично! – усмехнулась стригойка. – «Sic transit gloria mundi» (Так проходит мирская слава), – напыщенно изрекла Андреа, мысленно потешаясь над убитым патриархом. – Вот, даже ненавистная церковная латынь пригодилась!»

Она не испытывала ни жалости, ни скорби, ни угрызений совести. Зачем? Сильный безжалостно истребил более слабого, отжившего свое. Именно таким и являлся в ее представлении извечный закон борьбы за существование. Она оказалась удачливее и корыстнее, она получила неограниченную власть над кланами и собиралась привести свой народ к невиданному прежде могуществу и тотальной власти над миром. Гонтор де Пюи бесследно исчез как со страниц истории, так и из памяти людей.