Андрей Белянин - Опергруппа в деревне

– Обеих возьмём, – весомо бросила бабка, практически одним взглядом пригвоздив девицу к порогу. – Серьёзное дело по ночи будет, великий злодей в деревеньку вашу наведается, так надо, чтоб люди верные с коровами обученными в засаде посидели, спину нашу прикрываючи. Не струсишь ли?

– Ни в жисть! – отважно перекрестилась «добровольная народная дружинница».

– Она за Митьку замуж хочет, – полушёпотом предупредил я Ягу, та понимающе кивнула:

– За него все замуж хотят. Так тем обстоятельством полюбовным и нам чуток попользоваться не грех… И не спорь со мной, участковый! А ты, девка, за веник берись. Щас я тя сама сыскному делу обучать буду…

– Только корову сначала во дворе привяжите, пожалуйста, – вежливо добавил я.

Счастливая кузнецова дочка, взметнув юбки, ринулась исполнять приказания.

Две женщины в доме, плюс деятельный домовой, да ещё одинокий милиционер, скучающий в разлуке с любимой, – это явный перебор. Поэтому я не мудрствуя лукаво вышел вон, уселся на завалинке у дома, положил себе планшетку на колено и бодренько, эдак минут за десять – пятнадцать, накатал обстоятельную докладную царю.

Всех тайн не раскрывал, вы же сами понимаете, он свой трон не глядя бросит и сюда пешком из бани прибежит – операцией руководить. Нашего Гороха надо знать… С одной стороны, он самодур и бабник каких поискать. С другой (и это куда более важно!), самый прогрессивный царь за всю историю государства Российского. А уж жизнь за опергруппу положить для него вообще – раз плюнуть!

В последний раз я дал маху и сдуру вписал его в штат отделения… Горох и раньше вечно лез к нам с советами и поучениями, а тогда попросту ушёл от молодой жены и всех политических дел в терем Бабы-Яги; надел простое стрелецкое платье и на равных нёс с нами все тяготы и лишения службы. Причём, как бы я на него ни ворчал, дело своё он делал честно, без скидок на возраст, чин и социальное положение…

И вот такому активному государю взять да прямым текстом вылепить, что у нас тут нестандартная ситуация, грозящая в случае выхода из-под контроля погубить весь христианский (а следом мусульманский и католический) мир! Короче, в дружественной, но не фамильярной форме я письменно просил царя срочно отправить мне шесть, а лучше восемь мешков соли. Типа здесь в деревне нам больше делать нечего, как рыжики солить, а их в этом году больше, чем грязи. Если Горох очень занят, то поверит и даст команду Еремееву, если не очень… Ну, есть шанс, что сначала отправит сюда кого-нибудь из бояр, навестить, проверить, доложить. Хорошо бы старика Кашина, этот хоть к милиции нормально относится, остальные любят меня примерно как Буратино касторку…

Готовое письмецо забрал Василий, мрачный до уровня драматического театра. Чёрный бабкин кот пожал мне ладонь на прощание и молча удалился за околицу, где раздавался счастливый лай – наверняка собачья свадьба. Значит, скакуна он себе выберет на месте…

– Э, участковий, – тихо раздалось за моей спиной.

– Да, во внимании.

Назим из дома выйти так и не решился, домовые этого не любят, а потому, щурясь от солнышка, поманил меня к себе. Я подошёл, жалко, что ли…

– Кота ты атправил?

– Ну, допустим.

– Ты! – уверенно обличил меня домовой, улыбаясь во все великолепные тридцать два белоснежных зуба. – Я сам видал! Я тэбе за такоэ дело спасиба сказать хател. Вот, гаварю!

– Всегда пожалуйста, – пожал я плечами, внутренне прекрасно осознавая, что никакой благодарности и близко не заслужил. Домовой сделал знак, чтоб я наклонился к нему поближе, и еле слышным шёпотом поведал:

– Назим знает, какую дырка пауки прячут. Хочешь? Скажу!

– Ну и… какую?

– Балшую!

– Да ну?

– Очен балшую! – не замечая моей иронии, продолжал он. – Зыдес, в пэчке! В пэчку палез– в дырка попал. Тебе для следствия очен надо, да!

– Очень, – так ничего и не поняв, важно кивнул я. Огорчать маленького азербайджанского домового было бы просто бесчеловечным поступком.

– А сама дырка для чего?

– Ход! Пряма далеко к гробу.

– Что?! – Я сгрёб его за грудки.

Назим попытался вырваться и удрать, но я, несмотря ни на что, скрутил этого носатого паршивца и поволок к Яге. Неужели в нашем доме расположен тайный вход в курган, к гробу Карги-Гордыни, а кое-кто знал, знает и молчит?! Но бабка отобрала у меня дымящегося от гнева домового, даже толком не выслушав, и сразу же выпустила на свободу. Тот, естественно, удрал за печь и больше не появлялся. Я чуть было не обвинил её в измене…

– Вы… вы!

– Ну я, я… дальше-то что?

– Вы бы хоть допросили его…

– Нельзя с ними так, Никитушка, – с жалостливым вздохом объяснила наша эксперт-криминалистка, выходя за мной на порог. – Ить домовой – существо нежное, ранимое, в его сердце сама душа дома обитается. На него и голос-то завышать грешно, а ты руками хапать? Вот уйдёт от обиды, кто тебе тут такую пахлаву слепит!

– Да при чём тут пахлава! Ведь дело не в этом! Он же сказал, что знает про…

– Ну сказал… ну знает… А теперича и мы знаем, да что нам с того знания толку!

– Но… – Я остыл и сел на скамью. Яга права, надо было всё обстоятельно взвесить, прикинуть, сопоставить, а давить на домового с целью выбивания из него секретных сведений, о которых он, по роду своей профессии, вообще не имеет права упоминать… Действительно, глупо получилось…

Сколько помнится, любой домовой как существо, к дому привязанное и за него отвечающее, все домашние проблемы воспринимает как свои личные. Домовой не любит беспорядка, свинячества за столом, ругани в семье, крика на детей, а если его стараний или обид никто не замечает, может совсем развернуться и уйти. Что показательно, в дом, откуда ушёл рассерженный домовой, другой домовой никогда уже не вселится. Всё-таки какой-то тайный профсоюз у них точно есть…

– Бабушка, а вы поговорите с Назимом? Успокойте его, пусть не очень сердится, я даже готов принести личные извинения…

– Ладно уж небось придумаю чего, задобрю страдальца от милицейского произволу, – игриво усмехнулась Яга. – А ты давай в дом иди, вечер уже, попрохладит скоро. Маняшу я за Митенькой отправлю, пущай разок-другой вместе походют. Глядишь, хоть присмотрются друг к дружке как следоват…

– Ну если мы ещё и этого маменькиного сынка женим, у вас терем от перенаселения рухнет. Вы ведь не позволите, чтоб он ушёл неизвестно куда, жить своим домом…

– Знамо дело, не позволю! Он мальчонка молодой, неразумный, она и того пуще, темнота деревенская, где уж им, без присмотру-то… – начала было бабка и осеклась. Посмотрела на меня с непонятной обидою, шмыгнула носом, потом махнула рукой и вернулась в дом, давать указания кузнецовой дочке. Да нормально всё, поворчит и успокоится…